Всей Содранной Кожей Iv

[Samit]

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, КОНИЙСКАЯ, ЧТО ПОВЕСТВУЕТ ОБ ОСКОРБЛЕНИЯХ, ЧУВСТВЕ ЮМОРА, ОБОРОТКАХ, ОЧЕРЕДНОМ СБОРИЩЕ ПОЭТОВ, ОБ УЛИЧНЫХ МАЛЬЧИШКАХ, КАК ПРЕДВЕСТНИКАХ СРЕДСТВ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, НАРЯДУ С МАЛЕНЬКИМ ТАКИМ ЭКСКУРСОМ В ИСТОРИЮ ОДНОГО ВОССТАНИЯ. РЕКОМЕНДУЕМОЕ МУЗЫКАЛЬНОЕ СОПРОВОЖДЕНИЕ - «ПЕСНЯ О ЛЮДЯХ ГЕРОИЧЕСКИХ ПРОФЕССИЙ», ДДТ (длительность четыре минуты семнадцать секунд).

…караван вошел в Конью через Восточные ворота. А сама она, Конья, на земле без малого четыре тысячи лет стоит, еще при хеттах Куванной звалась, и в Деяниях Апостолов упоминается (тогда она называлась Икониум). Так что не провинция это вовсе, и не дыра заштатная. Не стал бы сам Омар Хайям в захолустье жить (было дело, гугль в помощь), а Джелаледдин Руми в зачуханном селении б жизнь не закончил. И еще, на заметку, именно в Конье находится могила Платона.. Сами понимаете, что при таком раскладе, с Руми, Хайямом и Платоном, нет никаких причин полагать, что этот город не простоит до самого конца света. Друзья поблагодарили главу каравана и своих добрых спутников, и решили сначала город осмотреть, а потом уж и о ночлеге подумать. Погуляли по широким (реально, не шучу, не в пример прочим восточным городам, никакой скученности) улицам, (кому ж не лестно пройтись по улицам, по которым сам Руми ходил), почтили вниманием цеха мастеров золотых дел (где перестук молоточков навел Насими на пару мыслей насчет ритма стихосложения), благо, деньги были, не купим, но и нищими себя, монетами позвякивая, перед мастерами не покажем, подивились искусству людей умелых, языками поцокали, попили холодной воды со льдом, жаркого дня ради, ну, много исходили, аж ноги стерлись, и не диво, столько мест интересных обойти, памятуя же о гостеприимстве, о ночлеге особо не задумывались, куда постучимся, мол, там и примут. До заката ходили, аж животы подвело, вот и ткнулись в первую попавшуюся дверь. Постучали, деликатно так, вежливо, впустите мол. Двери не открылась, но хозяин дома из-за так и не распахнувшихся ворот, громко так, по-хозяйски, спросил, кто мол, и чего надобно. Ходжа аж взвился, сказалась долгая дорога:

- Знаешь, уважаемый, в наших краях принято гостя в дом приглашать.

- А в наших краях принято, чтобы гость для начала представился, кто, куда да зачем. А если кому обычай здешний не по душе приходится – так на базарной площади караван-сарай стоит.

- Не применим воспользоваться твоим советом, о гостеприимнейший.

- С Богом, правоверные.

Наши герои, демонстрируя высшую степень неудовольствия и презрения аж наземь сплюнули от возмущения, не по-людски как-то, путники же, крова предоставить не хочешь, так хоть воспитание покажи, раствори ворота, сошлись на больных домочадцев, жена мол, заболела или детишки, извинись, и дорогу рукой покажи, а так.. нехорошо… очень нехорошо… фу, тьфу, а не хозяин дома.. но в пути, даже на Востоке, всякое случается, иллюзий не питайте, это смотря на кого нарвешься, кто накормит, а кто отмажется, который пригласит, а который к ближайшей гостинице дорогу укажет, кто стол раскинет и последним поделится, а кто скрысит, ну, да Бог им судья, и поделившемуся, и кусок хлеба при наличии двух или трех, зажавшему, а Насими с Ходжой хочешь не хочешь, пошли постоялый двор искать. Ну, караван-сарай, в смысле.. головами, покачали, конечно, с укоризной, ай-яй-яй, мол, но в рамках, возмутились про себя, но виду не подав, без ругани дальше пошли… спрос до Багдада доведет, а не то что до Киева, вот и набрели на странноприимный дом, не пять звездочек, конечно, но жить можно. Постель чистая, еда сытная, на стенах следов клопов давленых – всего ничего, чего ж еще путник пожелать может? Правильно, с дороги да еды очень бабы хочется, по себе знаю, а уж я ли не шлялся по молодости лет? Да и знаю я этих поэтов, соберутся, сядут в кружок, выжрут по пол-литра в одно рыло, разругаются смертельно, а потом придут домой, две строчки напишут, и разве только как тот медведь, на корточки не присядут, поощрения ждать..

...ученые уверяют, что любовь есть всего лишь биохимическая реакция, не больше и не меньше, ну, как если б от души шоколаду наесться.. не верю.. будь всё дело в шоколаде, ходили б все вокруг толстые и влюбленные, во вдохновении нужда отпала бы, а поэты все с голодухи да дурного характера в участковые бы подались… врут книжники, фарисействуют, вы им, главное, не верьте..

- Не знаю, что ты делать собираешься, а у меня больше месяца женщины не было. Э, Имадеддин, ты со мной или не слышишь, о своем думаешь и слышать не хочешь?

- Еще бы, шайтан всегда найдет для бездельника занятие. Куда идти уже знаешь?

- Да это дело недолгое, пройду пару кварталов, да у первого встречного и выясню.

- Конечно. А он окажется истово верующим, добропорядочным семьянином, врагом разврата, и засветит тебе под глаз, за то что, ты осмелился предположить, что в его квартале блудницы проживают. А так как разговор будет происходить не на твоей улице, иначе с чего бы ты у людей насчет блудниц расспрашивал бы, сразу понабегут его друзья и знакомые, тоже истово верующие, и разукрасят тебя во славу Аллаха по грехам твоим.

- Вот верно говорят, привяжи двух коней рядом, они, если одного цвета не станут, то повадками точно отличаться перестанут.

- Дело за малым, осталось тебе в стихотворцы податься. Чтобы пословицу оправдать.

- Ей, пословице, и без меня оправданий да доказательств хватает. Ну что, пошли?

- Нет, Ходжа. Я к проституткам не люблю ходить.

- Это почему? Брезгуешь? Там девочки чистенькие, ухоженные, где надо побрито, где нужно – подпилено, подкрашено и надушено.

- Да не в брезгливости дело.. Просто.. я очень быстро кончаю, когда за деньги... – сказал, как отрезал, тоном, ставящим точку и делающим совершенно бесполезными любые аргументы, возражения и увещевания.. хоть аркан накидывай и тащи – нипочем не пойдет..

Насими отказался, а Хожда куда-то ушел и вернулся в караван-сарай только под утро... а как именно, где да с которой из дев он время провел, что и на какой кошме именно у них было – сами дорисовывайте, а я вам для этого целый набор аксессуаров оставлю, как-то: кальян, резные витражи, мягчайшие подушки, что сплюснуты сверху, пушистый ковер на полу, арабская вязь на стенах, восточная утонченность, аромат благовоний, дым сандалового дерева, нарды, шербет, рахат-лукум, розовая вода для омовений, звон монисто, высушенные травы от сглаза, мужского бессилия и женской холодности, чеканные вазы и кувшины с изящно изогнутым носиком, кинжалы дамасской стали на стенах, вот, думаю, пора остановиться, хватит с вас пошловатой экзотики с загогулинами, лично меня от неё с души воротит... включайте воображение, шукайте в гуглях и представляйте, что да как у Ходжи там с девками было, на тахте ли, на ковре, или, вообще, к стене прислоняясь… почему вдвоем к девкам не пошли, спрашиваете… не знаю… может, Насими просто на другую залезать не хотел, всё о той, которой с ним не было, думал… такое тоже случается.. напасть, говорю, сглаз, морок, приворот… (если ты переспал с женщиной под звуки «Оды радости», это не означает, что ты трахнул Евросоюз, это означает, что ты всего-навсего переспал с женщиной.. правда, под «Оду Радости». Это так, подумалось просто).

…Насреддин вернулся только под утро, улегся на тахту с видом довольного кота, разве что мурлыкать не стал, кряхтел, ворочался с боку на бок, шмыгал носом и потягивался, пока производимый им шум не разбудил Имадеддина:

- Ну что ты за человек такой беспокойный, дай поспать, не шуми, а?

- Да я не шумлю, так, потягиваюсь.

- А потише кряхтеть и ворочаться не пробовал?

- Здόрово ты, Насими, ухватками моего ныне покойного двоюродного дядю напоминаешь. Сварливостью и занудством в особенности.

- Я уверен, что твой двоюродный дядя, да смилуется над ним Аллах в День Воскресения, был достойным человеком.

- Еще бы, чего чего, а достоинства ему было не занимать. У него, в общей сложности восемь жен было. Ну, не одновременно, понятно, кто ж столько сплетен да криков выдержит. С которой из жен развелся, а которых так пережил. Вообще, человек был очень солидный. Но я это к тому, что ты характером вроде него, даром, что тот, ни читать, ни писать не умел, а вы совершенно не родственники.

- Зато ты весь в него, на правах родственника. Грамотностью, в смысле.

- Это ты зря, я, хоть как некоторые, стихов не слагаю, но и читать и писать умею.

- Да знаю, знаю, это я так, шутя огрызаюсь. На подначки твои. Сам виноват, первый начал.

- Так я ж еще не закончил. Ни про дядю, ни подначивать. Так вот, про дядю я уже высказался, а теперь слушай, что мне девушки рассказали.

- Воображаю. Сказали, что видели и побольше?

- Плюнуть бы тебе в бороду.

- Не долетит, не старайся.

- Так ты слушаешь или спать будешь?

- Слушаю, слушаю, только покороче давай.

- Так вот, разговорился я о поэзии с девушкой.

- Ну да. Лучше ни места, ни собеседницы не нашел, самое оно, прибежище изящного искусства.

- Не скажи, они не просто.. и музыкой слух усладить способны, и беседой гостя развлечь.

- И мнение о стихах высказать, я так понимаю?

- Верно понимаешь, все именно так и было.

- Живенько представляю. Хоть халат запахнул, об искусстве разговаривая?

- Наоборот, на зависть и обозрение пояс с себя стащил, и с нее постарался.

- Силен, нечего сказать, опора культуры. И до чего договорились? Может, какие новые методы стихосложения или рифмы узнал? Поделись, а не то я уже сам туда сходить порываюсь. Интересно очень…

- Хочешь сходи, а не хочешь – так сиди и слушай, те двери для всех открыты, с того и прибыль имеют.

- Имеют, имеют, кто бы сомневался. Так что там дальше было?

- Так вот. Поведала мне девушка, что тут, в Конье, каждый год состязание поэтов проводится. Чуть ли не из самого Герата пишущие в Конью сходятся, а в этом году быть состязанию через два дня. Попробуешь силы?

- Новое не написано, а со старым выходить как-то не хочется.

- Ну, у тебя же целых два дня есть.

- Да, что верно, то верно. Целых два дня. Ладно, я спать хочу, не иначе, как до полудня меня не буди.

- А потом?

- Потом растолкай. Вежливо, без подзатыльников. Проснусь подумаю. Два дня, два дня (бормочет, засыпая).

…сказал и заснул, благо, Ходжа замолчал, как выговорился.. И мы мешать не станем, расходитесь, товарищи, не видите, что ли, спит человек, умаялся, поэтам, как никому другому покой нужен, не толпитесь, граждане, не на выставке с фуршетом, халявных сэндвичей не ожидается, дайте ж вы поспать человеку..

....вроде б уже в сон провалился, но вдруг перехватило дыхание и защемило прям посередине грудной клетки, да так защемило, что Насими был вынужден рукой о стену опереться, чтоб не провалиться куда или чтоб просто легче стало, отпустило то есть. Закусил губу, сжал другую руку в кулак, аж костяшки побелели, но не застонал, стерпел, только испарина на лбу мелкими бусинками выступила. Болело, сильно болело, словно какой-то неведомый, маленький, но очень злобный зверь начал грызть его изнутри, проедая себе путь наружу. Зверь не щадил ни ребер, ни сердца, грыз на совесть, и казалось, вот-вот уже выберется наружу, разорвав грудную клетку в клочки. «Странное было место, страшное было место, завораживающее, манящее, отталкивающее, мóроком крытое, ароматом напитанное, не зря, не зря Азербайджаном зовут, Азербайджан, Азер-бай-джан, А-з-е-р-б-а-й-д-ж-а-н, «а» на «о» и «е» на «о», а оттуда и до «а» с «и» недалече, так буква прыгает, так она переходит, так буква меняется, и так перескакивает, буква меняется и буква меняет, буква говорит, она же шепчет, а прошептав, определяет, Азербайджан – Озорбийжон, Озорбийжон – Азербайджан, сам же тот «Озор-бийджон» в переводе с фарси – «гиблое место» означает.. это если кому интересно, разумеется... а для думающего и без всякого, наверное, хуруфизма всё и без того понятно и достаточно... буквы могут и не прыгать, отбой, никаких больше скачек... Озор-биджон… - Гиблое место… ..и всякий, на той земле воды испивший или преломивший хлеба, Всевышним благословенного – может и проклятым стать.. всякого же вернувшегося оттуда – сторонись его, сын человеческий, в Бога верующий, сторонись.. дыханием, дыханием отравит, взглядом опоит, растлит, наизнанку вывернет, ножами азиатскими, глазами до европейской сытости жадными, запахом розы, той розы, что не взирая ни на что, как в цветнике, так и возле канавы произрасти способна.. О-зор-бий-жон, А-зер-бай-жан, А-зер-бай-жан, О-зор-бий-жон» - пробормотал и затих… заснул.. снова заснул… потому что так надо и потому что надо именно так… не дергайте, ему нужно.. ему на самом деле нужно… сейчас он придет в себя, мало осталось, вот выгнется в последний раз, и на полчаса в небытие провалится. А как проснется, попьет воды, утрется и напишет. Ой напишет.. Берегите его, люди.. Ведь второго такого нигде больше не будет, Восток осиротеет, и Запад жалеть станет...

Мир чуден, но слепым откуда это знать?

Мир красочен, но им откуда это знать?

Покуда ты живешь, считай, что мир прекрасен

Поскольку неживым откуда это знать?

День Страшного Суда и вправду будет страшен

Мы темны, нам, таким, откуда это знать

У грешника спроси, страшны ли муки ада

Блаженным и святым откуда это знать.

Ходже написанное понравилось, а Насими долго бился со второй строчкой, пытаясь то ли изменить, то ли улучшить, Хожда и так ему втолковывал, и эдак, мол, успокойся, лучшее – враг хорошего, я, мол, не к тому, что «и так сойдет», а ведь хорошо написано, что калам грызешь, к новому переходи. Уговорил таки. Ничего Насими в этом стихотворении менять не стал, прислушался к другу, мнение со стороны всегда ценно, если его за основной ориентир не брать, а продолжать делать то, что считаешь нужным, изредка корректируя.. легонько так, за чужим мнением, пусть даже и очень близким, и конъюнктурой не гоняясь...

От «я» откажись, преврати свое сердце в руину

Тогда и сокровища мира в восторге узри

Глазами души посмотри на источник Вселенной

Там нет ничего, кроме Бога

Его краем глаза узри

Коль сможешь лик Божий узреть

Отыщи тождество ты

Божественной сути святые истоки узри

..по-моему, очень даже. Многие пробовали, но не у всех получалось, многие старались, да не хватило умения, которые шли, да дойти было дано не каждому, кто исписался, кто скурвился, а кто по дороге отстал. Дорога ведь эта не рафинадом облицована, не марципанами выложена, на ней все больше камни да колючки, босиком не пройдешь, вприпрыжку не минуешь.. и шел Насими по дороге той, как ходилось (в чалме цвета молока с сахарным песком), и писáл Насими как писáлось, и ни один редактор ему отродясь не говорил, ерунду мол, политически вредную и несвоевременную написáли. Кому не нравилось – свободен был уши заткнуть или вообще, отвернуться, до поры, до времени.. до поры, говорю, до времени, свободой пользовался… Время шло больно веселое, весь Восток грозил огнем заняться, снимались с места целые народы, рвались в куски границы, валились династии, весело было, сегодня камни таскал или в лавке торговал, а завтра тебя волной во дворец закинет, а спадет волна – пожалуй на плаху, с неделю назад сотней командовал, а теперь целая армия в подчинении, но если не заплатить её вовремя – тебя же первым в куски рвать станут.. веселое время, новые страны, новые принципы.. а теперь небольшой экскурс в историю, который, глядишь, и объяснит, почему без малого все государи, судьи и оптовые купцы в той части света, в то далекое время на простой народ с опаской поглядывали… на глазах удивленного мира в слезах и крови рождались новые принципы.. ах, не получилось тогда, не получилось… время не пришло, наверное..

.....окровавленной занозой сидел страх в сердцах богатых и знатных, с тех самых пор, как погулял по малоазиатской земле от тогда еще Константинополя чуть ли не до самого Багдада шейх Бедреддин Симави с ребятами.. гулял, понятное дело, с размахом, иначе страха бы не посеял... восстание, конечно, разогнали, самого Бедреддина, в горы загнав, повесили, но даже спустя несколько лет зрачки крестьян нет-нет да и полыхнут измирским заревом, скрипнет песок на стиснутых зубах, заиграют желваки и сорвется злое слово с губ ремесленника... и снова окрашивается рассветное небо цветом страха власть имущих, цветом гнева и крови, цветом ярости и стыда, и для живущих чужим трудом да трудами неправедными, цвет этот был страшней надвигающейся ночи... только срок дайте - всех повырежем, когда времена подойдут да воды нахлынут, не дай вам Боже, чтобы нога подсеклась, затопчем ведь, отольется, отольется вам слезами кровавыми золото нашего пота, да стиснутое дыхание, поскользнетесь еще на выхарканном в каменоломнях, обожжетесь разожженным в кузницах, вляпаетесь еще, обязательно вляпаетесь в замешанное на гончарном кругу, раз за душой ничего, и на душе пустота, так мы душу из вас обязательно вынем.... и шла волна по всему Востоку, что у Бедреддиновых ребят всё общее, кроме женщин, из одного котла едят и людям всех вер рады, захотел помолиться – отошел в сторонку и молись, как веруешь, как умеешь.. и стекались к ним со всех сторон замордованные да налогами задавленные, за неурожай поротые, за недород битые, за пролитое наказанные, и греки, и турки, и евреи, и курды, и арабы, все одним матом крытые, тем же дождем моченые, тем хлебом насыщаемые, теми же словами утешаемые. Бежали к нему и отставные солдаты, чьи глаза единожды кровь увидав, остановиться были не в силах, шли тайным тропами горцы, которых не раз пытались привести к покорности, разоряя родные деревни, бежали крестьяне, битые-поротые, полузадушенные налогами, пробирались в ночи ремесленники, привыкшие видеть в полумраке мастерских, разношерстный люд сходился, спорить не буду, но всем и каждому до хрипа хотелось свободы.. и в муках, в крови, в зареве пожаров рождались новые принципы человеческого общежития: раз мы прекрасно обходимся без власть предержащих и промеж себя сами договориться способны, то налоги нам платить незачем. Костяк движения составляли люди из «ахи», цеховых братств («ахи» и есть в «брат», в переводе). Умелые, выносливые, спаянные достаточной для восточного разгильдяйства дисциплиной, они обучали новоприбывших нехитрому уставу: каждый из нас – твой брат. Каждая из нас – твоя сестра. У тебя нет ничего, что принадлежало бы безраздельно тебе, кроме ложки, тарелки и женщины, что твоя только по её согласию. Всё остальное твои братья могут взять на время, не спрашивая на то твоего разрешения. Ты тоже можешь пользоваться их вещами в любое необходимое тебе время. Но учтивость приветствуется, а споры и недоразумения решаются умудренными опытом мюридами (верными учениками, из тех, кто поопытней). Если ты недоволен решением, вынесенным ими, ты можешь его обжаловать у самого Бедреддина, если он не в отъезде. Примитив? Безусловно. Коммунизм? Однозначно. Но сделайте скидку на пятнадцатый век, ведь еще нет анабаптистов, еще не слышен голос Мюнцера, нет Бебеля, еще не родился Маркс, еще не появился организованный, и вообще, пролетариат, но уже разогнаны чомпи*, уже вонзен кинжал в шею Уота Тайлера, уже короновали раскаленным железным обручем Гильома Каля, так, именно так, и никак иначе идет борьба за более справедливое социальное устройство, именно так и получают, а точнее, вырывают с мясом право на хлеб, голос и справедливый суд, а потому – не смейтесь над их наивностью, грех это перед Богом и вашими предками.. Движение Бедреддина Симави расползется до территории современной Болгарии, а самого Бедреддина схватят и казнят в ныне греческом городе Сере, то ли в декабре 1416-го, то ли осенью 1417-го, а в летописи «Шараф-намэ» (Книга Славы) вообще говорится о 1420-м… Но я возьму за точку отсчета именно декабрь 1417-го, чтобы сумбура да путаницы в рассказе не было, а вы уж сделайте такую милость, и поверьте мне на слово… Смерть вождя не всегда означает смерть движения, разрозненные отряды повстанцев, верных уставу Бедреддина, беспокоили всех раззолоченых еще лет, наверное, десять, пока не были загнаны в леса и горы, словно дикие звери, и не казнены после жесточайших пыток. Но все равно, одно это имя «Бедреддин» вызывало страх, хоть его почти непререкаемый авторитет богослова не позволил никакой власти запретить его ученикам возвести ему мавзолей… Личность харизматичная, убежденная, умеющая убеждать и не разочаровывать сторонников, Бедреддин, безусловно, заслуживает отдельной книги (рекомендую, кстати, «Спящие пробудятся», Радий Фиш), но у нас есть свой герой, а потому, уважаемые, поспешим-ка мы снова в славный город Халеб, что ныне, в Сирии находясь, Алеппо называется, а в те далекие времена был вотчиной египетского султана Муяйяда, где за дальностью Каира правил наместник его величества, Иззуддин Шамсаддин ибн Амин-уд-Довле… но перед этим, буквально несколько строк Назыма Хикмета, о Бедреддине и бедреддиновцах:

За то, чтоб вместе всем одним дыханьем петь,

Чтоб вместе всем тянуть с одним уловом сеть,

За то, чтоб сообща поля пахать,

чтоб из железа кружева ковать,

чтоб вместе всем срывать плоды с ветвей и

есть инжир медовый в общем доме,

чтоб вместе быть всегда и всюду -

кроме,

как у щеки возлюбленной своей…

«Из десяти их восемь тысяч пало»

…трудно читать стихи на голодный желудок, христианин не поймет, мусульманин отвернется, иудей и слушать не станет. А потому ноги всех, кто в Бога верует, сами ведут туда, откуда приятно тянет запахом свежевыпеченного хлеба. В особенности, если до полудня проспал, и жрать уже до судорог хочется. А откуда запахом свежевыпеченного хлеба тянет, то любому нос подскажет, и ноги выведут. Выведут, обязательно, просто помнить надо, что не нос идет туда, куда его ноги тащат, а наоборот, он ногам направление указывает. Ну и наших героев они, ноги, то есть, за носом следуя, вывели. На базар, разумеется, и помните, люди странствующие, что чем непрезентабельней помещение, тем еда вкуснее. И пусть подушки там, что под бока кладутся, не шелковые, и пусть ковры там, на которые садиться положено – истертые, и кто-то прыткий у кувшинчика для омовения рук уже носик отколол, качество еды с лихвой все эти недостатки перекроет. Да так перекроет, что ты, путник, о недостатках этих и вспоминать не захочешь, а если чего и захочешь, так только добавки, и еще раз в это место вернуться. Хозяину заведения, как и всем смертным, крутиться надо, вот он и старается, компенсируя бедность убранства хорошим качеством, добрыми порциями и быстротой исполнения. Быстро и вкусно, это же азы, самые азы политэкономии во всей ее мудреной красе. И шли Насими с Ходжой по базару, протискивались между людьми торговыми, хитрыми, с глазами масляными, голосами медовыми, потолкались сперва у лотков со сластями, с ароматными травами, благовониями, пряностями моллукскими, попили сахарной воды со льдом, поглядели на гулящих дев, что для вящей привлекательности бирюзой иранской шею и пальцы украшали, помотал Насими головой, просто так, из удали, подмигнул самой нахальной, а когда она обиженно показала ему язык, залился веселым смехом человека, которому совершено некуда спешить. Во всяком случае, сегодня. Но поспешить всё-таки пришлось. На шум. А шум и на без того шумном базаре означает, что или кто-то чего украл, и этого кого-то сейчас всем базаром ловить станут, или поймали уже и бить собираются, или же просто.. дерутся. Для собственного удовольствия. Мало ли поводов на свете. Да и вообще, базар, говорю.. и людей много, и товаров полно, мозгов же, как всегда не хватает… вот сойдутся двое, схожие-похожие, челюсти широкие, а лбы узкие, читать не умеют, насчет писáть и не спрашивай, сцепятся, короче, сдуру, сперва на словах, потом на кулачки перейдут, в пыли вдоволь поваляются, а как кровь глаза зальет - за ножи возьмутся, и раз-раз – пошли рабы Божьи: один к Царю Небесному, а другой – к царям земным, на плаху, во искупление крови пролитой или в каменоломню, чтоб вину отработать.. обоим грех, потом одному смерть – а другому, если повезет – карьер каменный.. мрамор на украшения резать да глыбы взад-вперед перетаскивать. Пыль глотать, пыль глотать, да темя с боками под солнце подставлять, что та же смерть, только медленная, немного отсроченная. Ну а раз так, то нельзя, не по-совести как-то допустить, чтобы две души сразу погибли. Как ни крути, содействие в душегубстве получается, обязательно, обязательно разнять надо. Правда, есть, конечно риск, ножом в бочину получить, но не рискующий мало того, что чужой души не спасет, так и свою погубить рискует. А потому Ходжа с Насими переглянулись, убедились в том, что подумали об одном и том же, и мысли в строку, и дела в одном строю, ну и подорвались разнимать. Тут главное – под руку дерущимся не соваться, чтоб самому не попало, сзади, сзади подойти надо, и синхронно, вместе с другим разнимающим, драчуна под руки подхватив, от противника оттащить. Слаженность и быстрота в таком, как и во всяком другом деле – залог успеха, а потому – не зевать, главное, чтобы до ножей не дошло, сложнее будет, можно просто не успеть, а может просто не повезти. Не дай Аллах, разумеется, под чужой нож да в чужой драке попасть. Глупо. Глупо и даже в какой-то степени стыдно. Наши герои стыда с глупостью дожидаться не стали, и дерущихся враз растащили, не без ора, конечно, прям в уши кричали, хватит, мол, прекратили быстро, пока стражники не нагрянули, а то всем, всем достанется. В стороны, говорю, брызгами…

Узкий лоб не всегда означает кулаки умелые. Наоборот бывает даже чаще, чем вы себе об этом думаете. Вот и эти, которые драться собирались, сразу поняли, что да к чему, вырываться не стали, а то, неровен час, разнимающих сгоряча обидят, и за такие дела разнимающие враз в участвующих превратятся. Присмирели, грубить на всякий случай воздержались, чтобы, как сказано выше, ненароком разнимающих в участвующих не превратить, даже поблагодарили Ходжу с Насими за то, что те помогли им избежать греха мордобития (шайтан бездельнику всегда занятие найдет, вечно неподалеку рыскает, вот подставит хвост жилистый под ноги и втянет смертного в какую-нибудь неприятность. Хотя, справедливости ради отмечу, что смертные порой и сами, без шайтана прекрасно справляются. Ему, поди, за всеми и не успеть). Благополучно избежавшие неприятностей (ну, те, что драться собирались) вежливо пригласили друзей разделить с ними трапезу (в обеденное время одни дрались, а другие разнимали, не до еды было), ну ни Насими ни Ходжа отказываться не стали, отчего бы, собственно говоря, и не пойти, раз приглашают? Ну и заглянули в первое попавшееся заведение, отвечавшее всем параметрам, указанным мною выше, а именно: дешевизна, качество, размер порций и скорость обслуживания. Не подобает уважающему себя и сотрапезников человеку, принимать пищу в молчании, застольная беседа – дар Божий, и сердце веселит, и время скоротать помогает, уселись, попросили плова в мисках побольше, да воды в чашах похолоднее. Ну и завели беседу неспешную, что да кто, зачем драться начали, да с чего разнимать полезли. Драчуны братьями оказались. Двоюродными, правда, но все равно, драка между родственниками еще никому чести не делала. А началось всё с пустяка, как, по большому счету, все безобразия и начинаются. Искали они седельника, седло старое отремонтировать, ну и спотыкнулись на вопросе, к которому именно обратиться. Слово за слово, вспомнили старое, мол, кто и когда кому неуважение оказал или неприятность мелкую доставил, вот и сцепились, и одному Богу известно, поножовщиной или членовредительством эта ссора б закончилась, не подоспей Насими и Ходжа вовремя. Самым же поучительным оказалось то, что пока братья хватали друг друга за грудки и толкались, седло, подлежащее ремонту, им пришлось положить на землю, чтобы не мешало. А делать этого на базаре, нельзя ни при каких обстоятельствах, больно люди там ушлые. Украли. А вы думали, что так оно, седло, будет лежать и вас дожидаться? Насими, конечно, от души посмеялся над незадачливыми драчунами, и высказался в том смысле, что пока двое дерутся, всегда может найтись кто-то третий, кто с этого дела хорошую прибыль получит. Впредь, сказал, уроком будет. Не ссорьтесь, или, если без этого никак нельзя, ну не получается, всегда одним глазом на вещи поглядывайте. А то в следующий раз или ишака уведут, или кошелек с пояса срежут. Ходжа, как водится, добавил (не удержался), что при известной сноровке, жулье, что всегда на базаре ошивается, даже пояс у незадачливых драчунов увести могут, да что там пояс, штаны, штаны ж на ходу сдернут, если зазеваешься. Посмеялись, конечно, с чего бы над делами минувшими и не посмеяться, особенно, если плов горяч, а сверху мясо горкой, когда ж еще радоваться прикажете? Радость застольной беседы, конечно же, дело всегда душу греющее, хоть жара на дворе, хоть холод, но у Насими на уме вертелось очередное четверостишие, которое надо было оформить да отшлифовать прям перед состязанием, потому что вдохновение – оно ж такая штука: уйти решит – остаться не умолишь, погодить не упросишь, сбежать захочет – так цепями не сдержишь, а вздумается ему промеж пальцев стечь – так сжимай кулаки или нет – всё равно ведь уйдет, убежит, растечется. А потому момент ловить надо, Насими, верно ведь говорю, хоть посохом на песке строчки складывай, но складывай обязательно, неровен час, из головы вылетит, ищи их потом, строчки эти, среди запахов, образов да видений, хоть ту же самую стену пальцами вновь и вновь щупай, чтобы ощущения вернуть, нет – и всё тут, как тогда не выходит. Не выходит, хоть на куски разорвись, хотя в тот момент из головы не выходило.. Такая вот участь, жизнь-судьба у поэтов, и слышится, слышится в ней что-то страшное, а потому будьте к ним снисходительней, если им куда срочно уйти надо. Им по делу, а не безделью, сами ж потом спасибо скажете, если написанное почитать дадут… или услышите где.. даже похвастаться сможете.. а потому Насими незаметно, глазами так, показал Ходже, пора мол, сворачиваемся, хорош людей грузить да воспитывать, дело есть, да и состязание скоро, мне до него еще кое-что набросать надо. Ходжа всем своим видом показал, что неудобно, позвали же, тут, мол и пиши, если зудит да талант девать некуда. Но Насими продолжал настаивать, делая страшные глаза, и Ходже не оставалось ничего другого, кроме как проявить понимание, потому что спорить с поэтом, у которого началось – дело, если и не последнее, то очень и очень неблагодарное.. Куда там… Потянули время, ну, самую малость, чтобы братьев не обидеть, и распрощались, шутливо наказав больше не ссориться, а то вдруг их, Ходжи с Насими, поблизости не окажется, тогда или ребра затрещат, или, упаси Аллах, дело смертоубийством закончится. Распрощались вежливо, приняли еще раз слова благодарности, расплатиться братья не позволили, и, провожаемые сотней благословений, покинули харчевню. Место искать, где Насими мысль, в воздухе витающую, в стихотворный вид привести сумел бы.. найти дело нехитрое, это искать сложно, но завернул Насими за первый попавшийся угол, сел прям на землю, и давай на песке пальце строчки выводить.. когда выводил, а когда зачеркивал… но как остался оставшимся доволен, вздохнул и сказал Ходже, готово, мол, теперь и на площади, горло рвя, прочитать не стыдно. Вот.. оцени..

Любви страданье длится много дней

Тем сладостней любовь, чем боль сильней

Любимые наносят нам обиду

Тем большую

Чем сами холодней

Порой мы, любящие, счастья ищем

В недобрых взглядах, в звуке злых речей

Любовь вам не ответит на вопросы

Как, почему, зачем, откуда, кто и чей

Создал я б книгу

Красоты любимой

Сто тысяч глав обширных

Было б в ней….

...человек без тоски подобен животному, тоска двигает струны, что протянуты к сердцу и предвосхищает появление вдохновения, а без грусти вдохновение редко бывает полным, написанное же в лучшем случае оставляет привкус половинчатости.. спасибо, если не вымученности, потому что вымученно-написанное совершенно никуда не годится.. И Бог с ней, с половинчатостью, её, вдохновения дождавшись, как-нибудь да отшлифуешь, доведешь до ума и протянешь от сердца, а вот вымученное.. нет, никак.. да ты, Насими, и сам вымученное на людях прочитать не согласишься.. не к лицу, не к лицу, сам Насими всё-таки, и имя есть, и слава вперед тебя бежит, а потому пока тебе самому написанное не понравится – ни за что на людской суд не вытащишь.. сиди и шлифуй, рифмы правь да размер строк под стандарт подгоняй, и невелика беда, если к состязанию опоздаешь, ведь не стыдно на ишаке по улицам ездить, стыдно у всех на виду с него, длинноухого, наземь грохнуться.. не так ли? А теперь – на состязание, товарищи, смотреть, слушать, сидеть тихо да дыхание сдерживать, уважаемые люди соревноваться будут, о любви говорить, о Боге в стихах беседовать, ну, когда и поссорятся, но им без этого – никуда и никак, что они без этого за поэты? Так, недоразумение, рифмы складывать умеющие.. Вперед, вперед, слушать да смотреть будем…

...я покажу вам то, чего никогда не было, и вообще, не могло бы случиться ни при каких обстоятельствах, но если бы это случилось, то выглядело бы именно так, и никак иначе, потому что это показал бы вам именно я, и никто другой – так, скорее всего, сказал бы Бергман... но он тут ни при чем, а это совершенно не кинематограф, даром, что слова, словно камера у европейского оператора то туда, то сюда скачут...

…сидел люд пишущий, на состязание пришедший, на коврах да подушках мягких не где-нибудь, а в доме местного богача, торговца шелком, который сам стихов не писáл, но поэзию любил, да еще, говорят, с женой недавно рассорился, вот в пику ей и позволил провести состязание у себя, да не просто позволил, а долго-долго устроителей упрашивал, не откажите, мол, в просьбе скромной, мне честь – а пишущим – комфорт, шербет да прочие удобства, помимо чести и уважения. Смотри, мол, жена, да дуйся дальше, надоела мне некультурность твоя да скандальность, гляди, с кем дружбу вожу, не просто так, а люди образованные, стихи слагающие, так что зря ты мне на мою неотесанность да пузо большое пеняла. Ну да, толстый был не без этого, так купцу крупному по-другому нельзя, худоба да резвость хозяину большой лавки ни к чему, это разносчики должны субтильностью и легкостью членов отличаться, потому как тем и кормятся, а для купца оптового живот – первейшее дело. Солидности прибавляет, конкуренты и соседи завидуют, поставщики, опять же, при случае в долг верят, да и как тут не поверить-то? Животик круглый, ножки коротенькие, сам из себя весь такой с ленцой, медлительный, куда ж он с качествами такими да резвостью отсутствующей, денется? Да и вообще, торговец, себя уважающий, ни в коем разе не должен первым из-за угла дома появляться, а только за животом следовать.. сперва живот, а потом хозяин. Соседям на зависть, поставщикам на радость, султанской\ханской\царской\президентской, и вообще, казне на заметку.. поведение же у лавочника должно быть солидное, сдержанное, не крикливое, крики – они опять же, более разносчику приличествуют.. а хозяин.. хозяин – он всем продает, но никого, и ни под каким видом в лавку не зазывает, кому надо – тот сам найдет, а если сам не найдет – так люди подскажут, был бы в доме мир да покой.. ну, так то отступление было, а купцу – всё равно спасибо…

.

..и настал этап стихотворного состязания, где самым важным является импровизация, да не просто импровизация, а импровизация насмешливая, острая, язвительная. В ней самое главное – соперника высмеять, уколоть в стихотворной форме, да позлее, с условием, конечно, ни рода, ни народа, ни веры его не ругать и не трогать. Резвитесь, мол, поэты, дразнитесь, пишущие, но в рамках, а то мало ли, так и до крови недалеко, а ею только на бумаге писáть можно, если совсем невмоготу, а на пол или землю проливать – совсем не годится.. маты, конечно, допустимы, но чтоб не много, одно слово на две строчки, не более, в рукопашной не сходиться, не в рифму не браниться, после – побрататься. Желательно, разумеется.. Такой вот джем-сейшн в стихах, кто кого сборет, из себя выведет, да такое слово ввернет, что сторона противная ничем рифмованным ответить не сможет. А вот прозой – нельзя, правила запрещают... Насими достался противник малоизвестный (сейчас о нем разве что специалисты вспомнят), о себе особо ничем не заявивший, а из литературного наследия – только то, что с самим Насими в Конье на состязании схлестнулся. Вот, пожалуй, и всё.. Стишата посредственные, характер скверный, ругательный, а он, скверный характер, простителен и терпим только при наличии таланта соответствующего, вот Насими он был бы к лицу, а Джангиру (Джахангир, Джихангир) Дуньямалы (соперника звали именно так) – совсем не по чину. Джангир родился где-то под Исфаханом, роста был невысокого, лицо в оспинах (живучий, выжил, выкрутился), в зубах нехватка (били, видать, не раз, за злой язык да плохой характер), да пальцы короткие. Ну, вы такой типаж, уверен, не раз и не два встречали, а если до седины дожив, ни разу такого не встретили, то вот вам совет от человека знающего: не доверяйте гусю такому ни при каких обстоятельствах, а если вас случай сведет, то за руку поздоровавшись, проверьте, все ли пальцы на месте, мало ли что, не зря, повторяю, про короткопалых, да постоянно щурящихся, старики всякие разности говорят... не доверяйте, говорю, таким, дороже сядет.. старые люди зря болтать не станут... нет, ну вы сами посудите-подумайте, короткопалый, а туда же, стихи писáть... и стихи, верно, такие же, под стать автору, читаешь-слушаешь, а они ни на ухо не ложатся, ни на веру не берутся.... а если стихи лапой когтистой по душе не проходятся, и если от прочитанного из-под ногтей кровь не проступит, то не стихи это вовсе, а так, время потерянное, вино прόлитое, бумага\пергамент\папирус порченные... И вышел этот Дуньямалы-Джихангир, подбоченился, чуть ли не на цыпочки встал, чтобы ростом выше казаться, и давай над Насими подшучивать, да не по-доброму, а плохо так, со злобой. Мол, и сапоги стоптанные, и халат истершийся, и штаны худые, аж естество просвечивает, знать, не кормит поэзия, не поит, хотя поить должна здорово, потому как под глазами у Насими - круги синие, то ли ночи бессонные, то ли чаши бездонные. Как он всё это в рифму сложил да в стихотворный порядок привел – цитат приводить не стану, литературных достоинств там мало, а смешного – и того меньше. Хамства, однако, хватало, на грани фола декламировал, без малейшего уважения насмешки строил, на грани балансировал (прибавьте к этому неприятный, скрипучий голос и вытаращенные бараньи глаза. Повезло, говорю, Насими с соперником, с добрым молодцем Дуньямалы, всем этот Дуньямалы вышел, и слогом, и вежливостью, и голосом). Насими, казалось, не было никакого дела до Джахангировых уколов, грозящих вот-вот перейти в прямые оскорбления, стоял себе, опершись на посох (прошу читателя обратить именно на это свое благосклонное внимание), как вдруг он поднял глаза на соперника, потом перевел взгляд на ухмылявшихся зрителей и выдал. Кратко выдал, не стал соплей разводить, а с одного и единственного удара, одним двустишием размазал соперника по стенке:

Раскрываю окно – предо мной целый мир

А штаны приспущу – предо мной Джихангир.

(автор допускает явный анахронизм, и намеренно вводит вас в заблуждение, эти строчки принадлежат другому поэту, едва ли менее талантливому, а именно – Али Аге Вахиду, и попрошу без претензий, это моё повествование, и я накручу на него то, что сочту нужным).

Слушателей словно подбросило, они буквально плакали от смеха, утирая слезы кто полой халата, кто платком, а кто и просто, размазывая их по лицу, Ходжа, так тот вообще, от смеха чуть было не повалился на какого-то ремесленника, сидевшего впереди. Кто-то держался за живот, кто-то хлопал по плечу соседа, повторяя: «нет, ну ты слышал, как он его, глядит Джихангир, ха-ха-ха», кому-то занимаемая должность или возраст, и обязательная в таком положении солидность не позволяли хохотать во всё горло, и они, ну, те кто поважней да постарше, беззвучно тряслись от смеха, прикрыв рот ладонью и зажмурившись от удовольствия. Короче, распорядителю стόило немалых трудов призвать слушателей и участников к спокойствию, он даже был вынужден несколько повысить голос, но когда хохот и восторженные хлопки затихли, в зале снова раздался скрипучий голос Джахангира, который явно нарывался:

- Говоря «Джахангир»(в переводе - повелитель), какого именно джахангира ты имел ввиду?

Зрители замерли от такого оборота, Насими побледнел, судорожно вцепился в посох, аж костяшки пальцев побелели, кому ж охота с палачом знакомство свести, и ладно, если б за столом, так лишь бы не на столе. Подлый приём, очень подлый.. доносом грозит, а оскорбление величества – это почти всегда дело государственное, а стихи.. на самом ведь деле, строчку-то эту и так и эдак понять можно, а там как дело повернут. Захотят – боком выйдет, а захотят – из зиндана* выйти позволят. Знакомая ситуация, не правда ли? Пусть и не всегда к литературе отношение имеющая... Гнетущую тишину нарушил голос распорядителя, который призвал слушателей успокоиться, а Дуньямалы – убояться гнева Аллаха и вспомнить о совести, потому что он, распорядитель, человек в возрасте, уважаемый, врать не станет, и если будет надо, положив руку на Священный Коран принесет клятву именем Божьим, что в стихах Насими не было оскорбления ни Божьего, ни человечьего величия. И да поможет ему в этом Всевышний Господь, а так же собравшиеся слушатели, ценители стихов, меткого слова, и все добрые люди, не любящие неправды. Уймись, Джихангир, умей проигрывать и помни о Судном Дне, где все сказанное или написанное будет свидетельствовать в твою пользу или в доказательство тяжелой вины. Джахангир тяжело задышал, опустил голову, понял, что обстоятельства не на его стороне, и прошипел, злобно глядя на Насими: «Торке хор» («тюркский, турецкий ишак», фарси). Оскорбление было тяжелым, зрители и распорядитель не успели и глазом моргнуть, как Насими вдруг повернул посох одним движением кисти, извлек из него кинжал и приставил к горлу Джихангира. Джангир испугался не сразу, все произошло настолько быстро, что у него просто не хватило на это времени, но заглянув в глаза Насими – понял. Сразу всё понял и сник. Ведь одно дело – языку волю давать, а другое дело когда за эту волю его, язык, то есть, до самого верхнего нёба проткнуть могут. И как тут, спрашивается, не обмякнуть... Распорядитель не без усилий, но на правах старшего отвел кинжал от горла Джангира, что-то шепнул на ухо Насими и громко сказал: «Обнаженная сталь должна испить крови. Но я не позволю ей пролиться в этом месте. Потому я обязую Джангира извиниться, а Насими – проявить милосердие. Впрочем, по окончании состязания Насими может изменить свое решение. Потому я рекомендую Джангиру покинуть город, как только собрание закончится, чтобы никого в грех не вводить». У Джангира были все основания принести извинения как Насими, так и собравшимся, и скрыться как можно скорее. Немалая часть зрителей как раз и состояла из «торке», которые за «хор» могли бы... уши, знаете ли, отрезать, и даже начали на этот счет нехорошо так переглядываться и перешептываться. А отрезанные уши - позорное наказание, даже если дистанцироваться оттого, что без ушей на свете жить очень и очень плохо. Грустно, как минимум. Джангир не был равнодушен к жизни и смерти, зло поглядывая на Насими извинился, и не смея взглянуть на распорядителя пытался было незаметно уйти (хотя, какое тут незаметно, на глазах зрителя разворачивалось действие, не меньше, а то, пожалуй, и более интересное, чем стихотворное соревнование. Скандал!), но Насими, вложив кинжал в посох, вдруг размахнулся, и влепил ему такую оплеуху, от которой тот полетел наземь. Тяжелая рука, Имадеддин, тебе б каменщиком работать, булыжники с места на место перетаскивать, а не стихи писáть, но ничего, оно успеется, у тебе еще есть время, немного, но есть, так что, оно успеется... и камни, и вирши, и ветер, и свитки.. Сбил наземь, да спервоначалу плюнуть хотел, потом, видимо, раздумал, и резко развернувшись, отошел и сел на свое место. К несколько растерянному Ходже. У него, бедняги, аж челюсть отвисла, не ожидал он поножовщины да мордобития на литературном вечере, столь плавно перешедшем в ссору с рукоприкладством. Поэты они такие.. Оказывается.. Джангир же, придерживая окровавленное ухо, счел за лучшее незаметно испариться. То ли от греха подальше, пока после оплеухи пинок или кинжал под ребра не воспоследовал, то ли напакостить чего решил.. Ничего, там узнаем, мало осталось... ночь – она ведь на Востоке короткая, а рассвет скорый, вот рассветет – разглядим...

..решил Насими, что не годится просто так из Коньи уходить, Джангира не проучив. Оплеуха, конечно, оплеухой, уже, получается, дела так не оставил, но все же, надо было б добавить. Пиар-технологии, тогда, конечно, пожиже были, ни журналов тебе, ни интернетов, ни телевизора, вот и приходилось пробавляться то распусканием слухов про противника, или еще проще: купил горсть орехов да кулек сладостей, и дал мальчишкам уличным со строгим наказом – бегайте по площадям и базарам, шныряйте возле бань и выкрикивайте это четверостишие.. понравится – еще столько же получите, а нет – не взыщите, вот и все технологии.. так и бегали плоховоспитанные юноши младшего до и школьного возрастов по улицам, выкрикивая то, за что им проплачено было, или то, что им по сердцу пришлось.. как видите, особых изменений в делах масс-медийных не произошло.... вот и Насими понял, что в таких случаях делать надо, ни на орехи не поскупился, ни на сладости, облажал недруга, ославил, пол-города после за животы держалось, да из уст в уста передавало: бхе-хе-хе, нет, вы слышали, уважаемый, глядит Джихангир, хо-хо-хо, нет, вы только подумайте, как ширинку раскрою.. надолго, надолго Дуньямалы Имадеддина запомнит.. да и ему, Насими, его, душу черную, душу завистливую, вспомнить придется.. Но об этом – чуть позже.. как время придет…

.....в людской среде грехи да пакости не в диковинку, а среди поэтов и подавно.. кто под властью ходит, а кто толстомясых чурается, кто на золоте ест, а кому и забегаловка в радость, кого Бог при рождении поцеловал, а кому даже малой толики совести пожалел, кто, чтобы муравья малого случайно не раздавить, с камня на камень перепрыгивает, а кто доносительством не брезгует, всё, короче, как у людей, и ничего лишнего…

…..всё на свете своё завершение имеет, как началось, так и закончится, и порешила судьба, что достаточно Насими с Ходжой дорог исходили. Далеко на северо-запад не пойдешь, там земли Румов*, но Восток большой, путей много и каждый из них к твоим услугам. Время, время пришло, освежил ветер дыхание, подтолкнул в спину и понес дальше, куда Бог нужным сочтет. Прощание затягивать не стали, но глаза друг от друга отводя, прятали. Обещали, конечно, что снова рано или поздно встретятся, потому что кто знает, где да как дороги пересекутся, но сами в сказанное верили мало.. обещали помнить и не забывать, потому как мало что кроме дороги, так людей сблизить способно.. разве что война или голод.. вы идите, идите порознь, вам везде или хорошо или плохо будет, а где будет – туда ноги сами выведут, сами выведут, да Бог приведет… говорят, что Ходжа повернул на север, и спустя несколько месяцев его видели где-то возле Карса, а Насими.. Насими повернул к Казвину.. в Иран… долгая, долгая дорога от Коньи до Казвина, не день и не два займет-потребует, и если боков не обдерет, то душу вытрясти очень даже способна… вот честное слово, будет возможность – смерьте дорожку до Казвина, можете ножками, можете на автобусе - поймете…

[гыыы11]

конья..жарко..15-й век.. вода со льдом? (два раза)

[Eyyub Jafarov]

Браво тем кто в 3 часа ночи прочитал весь этот текст

[гыыы11]

Браво тем кто в 3 часа ночи прочитал весь этот текст

это не текст, это художественно-философское произведение, и на него, в отличие от рассказиков жанра "давить скупую мужскую", время потратить не жалко. разумеется, не всем.

[Eyyub Jafarov]

это не текст, это художественно-философское произведение, и на него, в отличие от рассказиков жанра "давить скупую мужскую", время потратить не жалко. разумеется, не всем.

Я лучше пресс покачаю, а текст читать в 4 часа ночи да в таком количестве про кобылу ? нее спасибо :)

[Nectar]

Мне тоже тяжело читать это произведение...оно не "цепляет" что ли...отдаю дань уважения, мнение суб*ективное....

[ramas]

Зачет, Самит.

Ждем роман.

[гыыы11]

Зачет, Самит.

Ждем роман.

ждем. но рихтануть надо обязательно. думаю, автор и сам в курсе.

[Samit]

верно, отшлифовать надо, не спорю) но насчет льда.. с ледников привозили, такое бывало, даже в "Бабур-намэ" об этом упоминается.. всем спасибо, товарищи)

Edited April 5, 2013 by Samit