Квинтэссенция платонизма

[Zaman.]

Элевсинские мистерии

 

Культу богинь земли, Деметры и Персефоны, принадлежали элевсинские мистерии и соединенные с ними таинства. К Деметре и Персефоне был впоследствии присоединен в этих обрядах и учениях бог Дионис, называвшийся в них Иакхом. Элевсинские мистерии и таинства имели три степени. Праздников было два, малый и великий; каждый длился по нескольку дней и ночей. Элевсинский храм был построен на том месте, где села, у окаймленного цветами источника, на «камне печали», погруженная в скорбь Деметра, искавшая дочь. К источнику пришли за водою дочери Келея и с ними их служанка Иамба, девушка бойкая, шутливая; Иамбе удалось своими шутками утешить тоску Деметры; Иамба уговорила ее подкрепиться пищею и утолить жажду водою; в память этого и был построен элевсинский храм. При нем находилось здание, в котором совершалось посвящение в мистерии. Перестроенные при Перикле заново, элевсинский храм и это здание принадлежали в новом своем виде к числу великолепнейших греческих сооружений, как доказывают их остатки. «Священная дорога», украшенная памятниками и другими художественными произведениями, соединяла это святое место элевсинских мистерий с Афинами.

[Zaman.]

Весною, в начале поры цветов (в месяце анфестерии), совершался праздник «малых таинств»; это был праздник возвращения дочери (Персефоны, Коры) к матери – Деметре; богослужение малого праздника сопровождалось в Элевсине обрядами очищения, искупления и аллегорическими сценами. В сентябре совершался «Великий праздник», длившийся девять дней. Он начинался очищением, которое производимо было морскою водою; были приносимы жертвы, совершаемы обряды искупления; это был «день собрания». После этих подготовительных обрядов, совершался «праздник Иакха»; увенчанное миртами изображение Диониса в этот день переносили из «храма Иакха» (Iakcheion) к священному заливу; процессия шла с факелами; она была радостная: шествие сопровождалось громким пением, шутками, танцами. После того народ постился и совершались печальные обряды, символически изображавшие скорбь Деметры, искавшей дочь; процессии с факелами ходили по фийястийскому полю у источника Каллихоры, пение хоров было грустно. Наконец, Деметра находила свою дочь, печальные обряды сменялись в Элевсине радостными; совершались жертвы возлияния в память усопших и обряды примирения.

[Zaman.]

Элевсинские мистерии. Гидрия. Ок. 430 до Р. Х.

 

Во время праздников совершались и посвящения в элевсинские мистерии, в познание истины о человеческой жизни и о состоянии души по смерти тела. Первой степенью раскрытия истины было посвящение в «малые элевсинские мистерии», второю – посвящение в «великие элевсинские мистерии». Сущность этой истины составляла идея, что смерть – переход к жизни; это учение сообщалось посвящаемым в элевсинские мистерии посредством мифов о Деметре и Персефоне и символических обрядов, возбуждавших надежду, что душа человеческая бессмертна.

[Zaman.]

 К посвящению в мистерии первоначально допускались только граждане Афин (то есть, граждане Аттики); после были допускаемы все греки, кроме преступников, нечестивцев и рабов. Элевсинские мистерии составляли гордость афинян. Посвящение в Малые таинства очищало человека, подготовляло его к посвящению в Великие мистерии, объяснявшие сокровенный смысл аллегорий, мифов и символов элевсинского богослужения, возбуждавшие убеждение в бессмертии души и обещавшие посвященным блаженство в загробной жизни. На высшей степени посвящения в элевсинские мистерии («Эпоптии») сообщалось, быть может, философско-религиозное учение о переселении душ, о воскресении. Но, кажется, что и посвящение в эпопты состояло главным образом в символических обрядах, а не в догматическом изложении идей, и, подобно богослужению, действовало не на ум, а на чувство. Обряды богослужения на Великом элевсинском празднике были великолепны и разнообразны. Главное содержание молитв и аллегорических поучений, сопровождаемых во время элевсинских мистерий жертвоприношениями, танцами, процессиями, постом, омовениями, мимическими сценами, составляли мифы о страданиях Деметры и Персефоны в их разлуке, о радостном воссоединении их, об изобретении земледелия и прочем. Все это изображалось так, что существенным смыслом мифа о Деметре и Персефоне оказывалась идея о загробной жизни.

[Zaman.]

Высшая степень посвящения в элевсинские мистерии, обряды и учения которой назывались «телетами», внушала получившим ее, «эпоптам», убеждение, что праведные чтители Деметры и Коры воскреснут по смерти и будут блаженствовать. «Блажен, кто нисходит в землю, повидав (элевсинские) мистерии, – говорит Пиндар. – Он знает цель жизни, знает обещанное Зевсом начало» – подразумевается: начало новой, жизни. Софокл называет трижды блаженными людей, которые нисходят в царство Аида, будучи посвященными в элевсинские мистерии: им одним дано жить, а для непосвященных смерть – ужас. Главными элементами обрядов посвящения были пение и сценические эффекты. Пение было прекрасно; миф характеризует его, называя Эвмолпом, «прекрасно поющим», основателя и первого жреца элевсинских мистерий. Сан верховного жреца Элевсинского богослужения был наследственным в роде, который считался происходящим от этого мифического основателя таинств и носил имя Эвмолпидов, «потомков Эвмолпа». Сценические эффекты производились в Элевсине тем, что внезапно являлись в ярком озарении превосходно сделанные изображения. Совершавший посвящение жрец (иерофант) был облечен в длинную одежду, на голове у него была повязка и миртовый венок. Помощниками его в священнодействии были керик (глашатай), дадух (факелоносец) и второстепенные жрецы. Посвященные в элевсинские мистерии были обязаны хранить в строгой тайне обряды таинств; кто разглашал таинства, подвергал государство гневу богов земли, а себя проклятию и тяжко наказывался за свое преступление; наказание могло простираться до конфискации его имущества и осуждения самого его на смерть. Посвященные в элевсинские мистерии гордились своим саном, и, кажется, часто бывали случаи, что посвященный пренебрегал непосвященным.

[Zaman.]

Пиндар

(около 522–442 до Р. X.)

 

Как пред военной трубой умолкают звуки свирели,
Так пред тобою, о Пиндар, всякая лира молчит.
Видно, недаром, жужжа, роились вокруг тебя пчелы,
Сладкие соты свои у тебя на устах оставляя.
Слушая песни твои, великий Пан меналийский,
Сельские игры и песни своих пастухов забывал.

Антипатр Сидонский

 

[Zaman.]

Место Пиндара в древнегреческой поэзии

В истории развития греческой лирики главное место принадлежит имени Пиндара. Сами древние засвидетельствовали это. Они называли Пиндара просто «лириком» (ό λύρικος), т.е. лириком по преимуществу, «лиричнейшим» – как Гомера они называли просто «поэтом» (ό ποιητής), Аристофана – «комиком» (ό κώμικός), Фукидида – «историком» (ό συγγραφεύς),  не  прибавляя к этим эпитетам собственного имени.

Пиндар. Римская копия с греческого бюста V в. до Р. Х.

[Zaman.]

Пиндар родился, по наиболее вероятному расчету, в 522 г. до Р. X., следовательно, в конце того периода, в продолжение которого в Греции еще господствовало эолийско-дорическое направление, и несмотря на то, что большая часть его жизни, продолжавшейся до 80 лет, относится к тому времени, когда эллинская жизнь после персидских войн получила новое развитие под руководством Афин и выработала новые формы умственного развития, – несмотря на это основные принципы деятельности Пиндара и его миросозерцание по характеру своему еще вполне принадлежат прежнему периоду. Его юношеские годы, те годы, когда слагаются и крепнут характер и убеждения, относятся к тому аристократическому времени, когда среди эллинов еще господствовало дорическое стремление к спокойной государственной жизни, к порядку и законности, когда развитие мысли не было еще опасно для старинных нравов и благочестия. Поэтому поэзия Пиндара является заключительным звеном и высшею формою дорическо-эолийского направления, между тем как его современник, афинянин Эсхил, начинает собою новый период в развитии греческой литературы.

[Zaman.]

Происхождение Пиндара

Пиндар родился в Беотии, в Фивах. Некоторые древние писатели утверждают, впрочем, что местом его рождения был город Киноскефалы, где жили и его родители, или что его родители жили в Киноскефалах, а сам Пиндар случайно родился в Фивах; но это утверждение не заключает в себе противоречия, так как Киноскефалы были только предместьем Фив, занимая пространство к западу от города, почти до Неитских ворот, и считались в городской черте. Пиндар же был сын фиванского гражданина и сам был гражданином этого города. Он сам говорит о себе: «Меня воспитали славные Фивы не как чужеземца и не как незнакомого с музами». – «Я, искусно сплетающий песни в честь храбрых мужей, пью приятную воду из фиванских источников». Далее Пиндар говорит о себе, что он родился весною, когда происходили пифийские празднества в честь Аполлона; впоследствии древние, объясняя эти слова, говорили, что Пиндар предвидел свою поэтическую славу.

[Zaman.]

Отец Пиндара был флейтист, по имени Даифант, а по другим сведениям – Скопелин. Впрочем, некоторые считают оба эти имени принадлежавшими одному лицу, что возможно, так как у греков нередко одно и то же лицо имело два имени: так, например, сын Диона назывался Аретеем и Иппарином. По другому свидетельству, Пиндар был сын Пагонда и Мирто. Мирто – то же, что Миртида, как Бавко и Бавкида, Битто и Биттида; Миртида же была беотийская поэтесса, родом из Анфедона, современница Пиндара, с которою он в дни своей юности был знаком, а, может быть, даже и учился у неё. Поэтому некоторые допускают предположение, что Пиндар где-нибудь назвал эту Мирто или Миртиду, жену Пагонда, своей духовной матерью, а позднейшие толкователи, по недоразумению, сочли его за настоящего сына Миртиды и Пагонда. То же можно предположить и о Скопелине, которого иные называют отчимом или дядей Пиндара и который учил поэта играть на флейте. О том, что отцом Пиндара был Даифант, говорится в наиболее достоверных источниках; на это же указывает и то обстоятельство, что сын Пиндара назывался также Даифантом, а у греков был обычай давать своим сыновьям имя деда. Важным свидетельством в пользу Даифанта служит также заглавие не дошедшей до нас книги Плутарха: «Жизнь Даифанта и Пиндара». Мать Пиндара в большей части его биографий называется Клейдикою; имя жены его было Тимоксена, а по другим сведениям – Мегаклея.

[Zaman.]

Если Плутарх вместе с биографией Пиндара описал и жизнь Даифанта, то стало быть, Даифант был незаурядною личностью. От древних писателей дошли до нас биографии Пиндара, написанные Фомой Магистром, Свидой и Евстафием, и две анонимные – одна в гекзаметрах, а другая, так наз. «бреславская». Обе последние имеют большую ценность. В стихотворной биографии Пиндара Даифант называется μενεπτόλεμος (воитель), из чего следует заключить, что он был воин, отличавшийся своею храбростью. Род Пиндара принадлежал к старой фиванской аристократии, к знатному и древнему племени эгидов, которое в очень раннее время распространилось далеко за границы Беотии. По древнему фиванскому преданию, которое сообщает и сам Пиндар, часть эгидов в эпоху дорийского переселения явилась в Пелопоннес и помогла спартанцам покорить Амиклы. В 6 истмийской оде Пиндар говорит: «О Фивы, блаженный город! какое событие древности всего более радует твое сердце? Не то ли, когда ты закрепил дорийские поселения в Лакедемоне, когда Амиклы были покорены эгидами, детьми твоими, по изречению пифийского оракула?» Выйдя из Спарты, эгиды, под предводительством Фераса, заселили остров Феру; младшая ветвь этого племени принимала участие в основании города Кирены. Об этом Пиндар упоминает в 5 пифийской оде, сочиненной в честь киренского царя Аркесилая, победившего в беге колесниц; эта победная песнь пелась на празднике в честь Аполлона, которого издревле чтили эгиды, и сам Пиндар присутствовал в это время в Кирене, «Из Спарты раздается голос в награду мне, говорит он, так как оттуда пришли в Феру эгиды, мои предки, не без воли божества. Из Феры получили мы (здесь, в Кирене) богатые жертвоприношения; мы устроили праздник тебе, Аполлон, и во славу Кирены, укрепленного башнями города».

[Zaman.]

Пиндар. Бюст из Капитолийских музеев, Рим. Римская копия с греческого оригинала V в. до Р. Х.

 

Аристократическому происхождению Пиндара соответствуют и занятия брата его Эритима, о котором в стихотворной биографии говорится, что он любил охоту и участвовал в состязаниях атлетов. Соответствует этому также и известие о том, что Пиндар сочинил гимн для своего сына, который был выбран фиванцами для участия, в качестве дафнефора (лавроносца), в процессии в честь высоко почитавшегося в Беотии лавроносного Аполлона. Для участия в этой процессии выбирались только прекрасные и знатные юноши. Поэтому, как замечает ученый комментатор пиндаровских од, Бёк, нет ничего удивительного, если игра на флейте была наследственным занятием в знатном семействе Пиндара, которое вообще занималось благородными упражнениями. Игра на флейте издревле пользовалась в Беотии особенным уважением; она была тесно связана с богослужением и ею занимались также и знатные люди. Плутарх говорит, что фиванские законодатели «во всем, важном и неважном, придавали значение звукам флейты, смягчающей нравы людей». Бёк предполагает, что род Пиндара наследственно занимался музыкою при известных религиозных торжествах, особенно же в культе Реи, великой матери богов, храм которой находился неподалеку от дома Пиндара.

[Zaman.]

Легенды о рождении и юности Пиндара

О жизни Пиндара мы имеем мало исторически достоверных известий. Напротив, в позднейшее время греки, никогда не утрачивавшие способности и стремления к созданию мифов, сочинили о Пиндаре много баснословных рассказов, которые основаны, большею частью, на его же собственных произведениях и относятся к поэтической деятельности великого и любимого богами певца. Так, например, рассказывали, что во время рождения Пиндара отец его слышал в своем доме звуки кимвалов, а из ближайшего храма Реи раздались звуки труб. Из этого отец заключил, что у него родилось священное дитя, и окружил его колыбель ветвями лавра и мирта. В дом стали летать пчелы, которые кормили ребенка-Пиндара медом. Это было изображено на картине, описанной Филостратом старшим. Такое предание основывается, конечно, на связи поэта и его рода с культом Реи; питание же ребенка медом должно было служить предзнаменованием тех сладких звуков, которые некогда польются из уст великого певца. Подобные же басни рассказывались о Гомере, Анакреоне и других поэтах, также и о Платоне.

[Zaman.]

Поводом к происхождению такого рассказа о Пиндаре могли послужить некоторые выражения, взятые из его же песен, как, например: «Мой голос слаще медового сота, слепленного пчелами»; «слаще меда песни мои»; «скроплю я медом (стихов моих) славный мужами город локрийцев», и т. п. О том, как пчелы лепили свои соты на устах Пиндара, рассказывается еще и иначе. По словам Павзания (IX, 23, 2), Пиндар, идя в Феспии (где находилось знаменитое святилище муз), на дороге утомился и лег спать; во время сна пчелы слепили медовый сот у него на устах, «и с тех пор Пиндар сделался поэтом». По другому рассказу, то же самое произошло, когда юноша Пиндар заснул после охоты на Геликоне (горе муз). Некоторые, считая этот рассказ слишком чудесным, старались объяснить его тем, что все это Пиндар видел во сне. Элиан говорит, что пчелы стали кормить Пиндара в то время, когда он, новорожденное дитя, был вынесен из отцовского дома. Но этот рассказ представляет, по-видимому, только переделку первоначального повествования о ребенке, положенном среди лавров и миртов.

[Zaman.]

Воспитание Пиндара

Происходя из аристократического дома, Пиндар получил хорошее воспитание и образование. Он рано познакомился с искусствами, в особенности же – с игрой на флейте, и так как отец заметил в нем значительное поэтическое дарование, то и послал его, когда ему минуло 16 лет, для дальнейшего образования в Афины, где в то время процветала хоровая поэзия, и действовали многие поэты. Здесь учителем Пиндара был, как говорят, преимущественно Лас Гермионский, замечательный поэт и еще более как теоретик. При дворе Гиппарха в Афинах Лас был соперником знаменитого Симонида Кеосского. Наставниками Пиндара называются также Аполлодор и Агафокл, из которых последнего Платон хвалит как музыканта и софиста. Рассказывают, что Аполлодор однажды, уезжая из Афин, поручил молодому Пиндару наблюдение за хорами, и последний исполнил эту задачу так хорошо, что с тех пор приобрел общую известность. В Афинах же Пиндар познакомился, конечно, и с Симонидом Кеосским, который в ту пору пользовался уже громкой известностью, хотя мы и не знаем, каковы были отношения между обоими поэтами.

[Zaman.]

Начало поэтической деятельности Пиндара

Достаточно подготовившись в Афинах к своей поэтической деятельности и основательно изучив технику стихосложения, музыки и хора, Пиндар 20-летним юношей возвратился в свой родной город и здесь начал практически заниматься своим искусством. Беотия была страна не чуждая музам. Как в древности процветали близ Геликона пиерийские поэты и певцы гесиодовской школы, так и теперь здесь процветала лирическая хоровая песня, и поэтическими дарованиями славились даже женщины, как, например, Коринна из Танагры и Миртида из Анфедона. С Коринной Пиндар находился в отношениях, напоминающих отношения ученика к наставнице; эти отношения не остались без влияния и на поэзию Пиндара. Коринна, которая в своих произведениях излагала народные мифы и местные предания, как говорят, порицала Пиндара за то, что он не обращает на мифы никакого внимания. Пиндар принял это к сведению и начал свой новый гимн, который он начал для фиванцев, следующими словами: «Должен ли я воспевать Исмена или Мелию с золотым веретеном, или Кадма, или священное поколение посеянных мужей, или Фивы с темной повязкой на челе, или всепобеждающую силу Геракла, или веселящего сердце людей Диониса, или бракосочетание белорукой Гармонии?» Когда Пиндар показал этот гимн Коринее, та засмеялась и сказала ему: «Надо сеять горстью, а не целым мешком».

[Zaman.]

Рассказывают, что Коринна порицала Пиндара также и за то, что он употребляет в своих стихотворениях формы аттического диалекта. Коринна и Миртида, как и вообще женщины, постоянно держались старинных обычаев и провинциализмов, и потому писали свои стихотворения на чистом беотийском народном наречии, не стараясь украшать его формами, взятыми из других диалектов и из эпического языка; Пиндар же, как смелый юноша, стремился освободиться от провинциализмов и писать свободно. По-видимому, беотийцам это сначала не особенно нравилось. Коринна, строго державшаяся беотийских особенностей, пять раз победила Пиндара в поэтических состязаниях. Периэгет Павзаний (9, 22, 3) видел в Танагре, на родине Коринны, в гимназии, картину, на которой была изображена эта поэтесса, возлагающая на свою голову почетную повязку, в знак победы, одержанной ею в Фивах над Пиндаром. Он полагает, что Коринна одержала эту победу, благодаря не столько действительным достоинствам своих стихотворений, сколько их диалекту, так как она никогда не писала по-дорически, как Пиндар, но всегда на понятном для всех её земляков диалекте эолийском, а может быть и потому (прибавляет он), что она отличалась от других женщин своей красотой, что можно видеть и на картине.

[Zaman.]

Элиан (V. H. XIII, 24) рассказывает, что Пиндар в Фивах пять раз был побежден Коринною в поэтических состязаниях, по приговору необразованных судей, и что, раздраженный этим, Пиндар назвал Коринну свиньей. Это уж слишком неделикатно, так что многие не хотят признать этого рассказа за достоверный. Ύς Βοιωτία, «беотийская свинья» было бранное прозвище фиванцев и произошло, вероятно, оттого, что древние жители Беотии назывались Иантами (Ύάντες); беотийцы и в самом деле были племя грубое, неповоротливое и необразованное. Сам Пиндар вспоминает об этом прозвище в одном из своих стихотворений, гордо требуя приговора над своими поэтическими произведениями: «Призови ко мне друзей, и мы сначала воспоем парфенскую Геру, а затем увидим, оправдается ли на нас старое бранное слово: беотийские свиньи». В то время слово «свинья» имело вовсе не такой ругательный смысл, как теперь, так что если мы даже и поверили бы тому, что Пиндар, побежденный Коринною, в гневе назвал свою победительницу свиньей, то все-таки надо думать, что он употребил в этом случае прозвище «беотийская свинья», что относилось к её тяжелому беотийскому диалекту и к складу её произведений.

Коринна в одном из своих стихотворений говорит: «Заслуживает порицания и звонкоголосая Миртида, за то, что она, женщина, вступила в состязание с Пиндаром». Но из этого не следует заключать, что известие о состязаниях с Пиндаром самой Коринны ложно: «Ибо, – замечает Леопольд Шмидт, – последовательность вообще редко встречается у поэтов, не говоря уже о поэтессах; да и слово έρις, употребленное здесь Коринною, может означать только обыкновенное соперничество, а не состязание».

[Zaman.]

Творчество Пиндара, его оды и эпиникии

Предшественники Пиндара – поэты Алкман и Стесихор в Спарте, а затем лесбосский певец Арион, дали правильную форму дифирамбу, который прежде был беспорядочным выражением восторга. Новая форма была такова, что пение дифирамба соответствовало ритмическим движениям хоров, ходивших процессией кругом жертвенника, на котором пылал огонь жертвоприношения. Дифирамбы были началом, из которого развились драматические хоры. Именно как автор песен для хоров более всего и прославился Пиндар

Пиндар был очень близок к храму дельфийского Аполлона и к дельфийским жрецам. «Аполлон так любил его, говорит Евстафий, что ему давалась в Дельфах часть от жертвоприношений, и во время жертвоприношения жрец обыкновенно восклицал: «Пиндар, раздели трапезу бога». Это бывало, как точнее указывает Плутарх, при жертвоприношениях во время так называемых Феоксений, когда, по повелению Пифии, Пиндару отделялась часть от приносимого в жертву; этою честью пользовались и его потомки. Из этого заключают, что Пиндар имел наследственную должность Аполлонова жреца. Еще во времена Павзания в дельфийском храме показывали железный трон Пиндара, на котором он сидел, воспевая Аполлона, так как он, по собственному его выражению, вместо обычных жертв приносил божеству гимны.

[Zaman.]

Вероятно, вследствие той связи, какая существовала между семейством Пиндара и должностью жреца в Дельфах, он еще в самых молодых годах начал сочинять гимны для дельфийского богослужения и вследствие этого сделался известен участвовавшим в пифийских национальных играх, так что слава его, как поэта, именно отсюда, из Дельф, должна была распространиться по всей Греции. По крайней мере, первые известные нам эпиникии Пиндара сочинены в честь победителей на этих пифийских играх. Молодым человеком, 20-ти лет, Пиндар, по просьбе друга своего Алевада Торакса, сочинил 10 пифийскую оду в честь одного родственника Алевадов, юноши Иппоклея, из Пелинны (в Фессалии), который одержал победу в беге на 22 пифиаде; первая же непифийская ода, время сочинения которой можно определить с некоторою точностью, есть 5-я немейская, которую Пиндар сочинил будучи уже 35 лет.

[Zaman.]

Общегреческое значение Пиндара

Ода в честь Иппоклея сделала Пиндара знаменитым. Начиная с 20-летняго возраста, Пиндар не покидал своей поэтической деятельности в продолжение 60 лет, до самой своей смерти в 442 г. Он жил преимущественно в своем родном городе Фивах, которые были ему очень дороги. Оттуда Пиндар часто уезжал на более или менее продолжительное время в другие города и храмы Греции, чтобы принять участие в празднествах и посмотреть на игры; знатные лица, тираны и целые города приглашали его посетить их. Так, он посетил однажды Коринф, куда был приглашен от имени всего города на праздник в честь одного знатного гражданина, одержавшего победу на играх; Пиндар посвятил этому победителю эпиникию (Ол. 13). Пиндара повсюду почитали и уважали, музу его ценили высоко и старались приобрести её расположение. Афиняне дали Пиндару сан друга (proxenos) афинского государства. Боги даровали ему великое счастье быть выразителем духа греческой нации в период высшего развития её нравственных сил. По просьбе своих почитателей Пиндар рассылал или развозил свои песни из Фив во все стороны; он «поил своих друзей из священного источника поэзии, который открыли у ворот Кадма (т.е. в Фивах) дочери памяти, музы», и не делал при этом никакого различия между отдельными племенами и городами с их различным управлением и государственными учреждениями. В своих эпиникиях Пиндар воспевает победителей из Фив и с Родоса, из Коринфа и Локриды; он прославляет и демократически свободное государство афинское, и дорически-аристократическую Эгину, и сицилийских тиранов Гиерона и Ферона, и простых граждан, и царей Кирены и Македонии. Пиндар принадлежит всему своему народу, прославляет прекрасное и благородное повсюду, где только находит его в эллинской земле, и его восторженные песнопения звучат в духе целой нации.

[Zaman.]

Пиндар и правители эллинских государств

Впрочем, большую часть своих од Пиндар написал по заказу и за это получал плату и подарки; тем не менее, ради этого его нельзя считать наемным поэтом, продающим свои хвалы за деньги. Все, что высказывал Пиндар, было искренним убеждением благородного и великодушного человека. Сам он нередко с откровенной шутливостью говорит в своих стихотворениях о том, что его муза получает плату: «Муза, если ты согласилась за золото дать свой голос другим, то пусть этот голос звучит там и сям, то в честь победителя Фрасидея, то в честь отца, некогда победившего на пифийских играх». Вторая пифийская ода была написана Пиндаром слишком поздно, когда победитель уже умер; Пиндар посвятил ее сыну прославляемого, и во вступлении к оде шутливо извинялся в этом, говоря, что его муза, служа теперь по найму, должна была выполнить прежде разные другие заказы, а потому опоздала с этой одой. «Древние поэты, – говорит Пиндар, – вступая на колесницу муз со своею гордою лирою, легко, как стрелы, рассылали вокруг свои сладкозвучные песни, когда чувство их возбуждалось при виде юноши, которого Афродита украсила блеском красоты. Тогда муза не была еще корыстолюбива, не была наемницей, и прекраснозвонкие песни еще не ценились на деньги. А теперь муза велит следовать в жизни слову аргивского мужа (Аристодема), которое всего ближе подходит к истине: «Деньги, деньги – вот в чем сила». Он сказал это, лишившись друзей и имущества. Но ты понимаешь меня», – и т. д.

[Zaman.]

К тиранам и царям Пиндар, царь поэтов, и в жизни и в песнях своих относился с чувством собственного достоинства, как равный к равным. Он не имел, подобно Симониду, политической роли при государственных людях и при дворах царей, дружбою и доверием которых он пользовался, и не вмешивался в общественные дела; он относился к этим лицам только как поэт и как друг. И в песнях своих Пиндар говорит с ними откровенно и благородно; он прославляет их доблести, прекрасные подвиги и счастье; но касается иногда – правда, умеренно и осторожно – и темных сторон их жизни, укоряя и предостерегая их. Царь сиракузский Гиерон, которому Пиндар посвятил несколько песен, очень уважал поэта и несколько раз приглашал его к своему двору, но Пиндар не исполнял его желания. Когда его спросили, почему же Симонид ездит к сицилийским тиранам, а он, Пиндар, не хочет ехать туда, он, как говорят, отвечал: «Потому, что я хочу жить для себя самого, а не для других». Наконец, в 472 г. до Р. X. (Ол. 77, 1) Пиндар все-таки отправился в Сиракузы и пробыл там несколько лет, вероятно, до смерти Гиерона (Ол. 78, 2 = 467 г. до Р. X.). Этого царя он прославляет за его любовь к поэзии, говоря, что «он царствует, окруженный блеском, посреди благоухающих цветов поэзии и мы, поэты, часто собираемся весело провести время в его кружке». Пиндар хвалит доблести и подвиги Гиерона, который «в битвах побеждает своим мужеством и стойкостью» и «господствуя над тучными полями Сицилии, держит в своих руках жезл правосудия и от каждой добродетели получает в награду венец». Пиндар прославляет Гиерона за то, что он усмирил варваров, врагов эллинства, на западе – карфагенян и тирренцев (этрусков), в то время как на востоке греческий мир был спасен от персов бойцами Саламина и Платеи. Но при всем том, Пиндар подает ему советы и предостерегает его. Он напоминает счастливому тирану, что не следует быть заносчивым и стремиться к тому, что стоит выше сил человеческих. Пиндар указывает на поучительный пример Тантала, который «был не в силах вынести ослепительного блеска счастья» и потому погиб. Когда Гиерон сделался сиракузским тираном (Ол. 75, 3 = 478 г. до Р. X.), Пиндар предостерегал его от льстецов и обманщиков, «так как наушники приносят с собою трудно устранимое зло; они по своему характеру похожи на хитрых лисиц». С каким достоинством обращался Пиндар к тирану, это видно, между прочим, из заключения 2 олимпийской оды, победной песни, которую он написал в бытность свою в Сиракузах (Ол. 77, 1 = 472): «Муза направляет мое слово и придает ему силу. Конечно, другие люди велики в других делах; но выше всех поставлен трон царя. Пусть же навсегда останешься ты на этой высоте и я, присоединившись к победителям, буду столь же велик, как и ты, сияя мудростью песнопения по всей Элладе».

[Zaman.]

Так же свободно обращается Пиндар и к другим царям. Из прославленных им городов следует указать прежде всего на Афины, где он провел часть своей юности и куда он нередко ездил и впоследствии. В начале 7 пифийской оды, которая написана на победу Алкмеонида Мегакла, вероятно, в год марафонского сражения, Пиндар говорит: «Афины, могущественный город! Это имя прекрасно звучит в победной песне в честь сильного, славного рода Алкмеонидов! Ибо какую страну, какой город мог бы я назвать в этой песне с большею славой и похвалой всенародной?» В отрывке одного стихотворения, в котором говорилось о победе при мысе Артемисии, было сказано: «Там сыны Афин положили блестящее основание свободе». В одном дифирамбе, сочиненном, вероятно, вскоре после второй персидской войны, Пиндар восклицает: «О блестящий, божественный город, увенчанный цветами и прославленный в песнях, столп Греции, славные Афины!»

За эти последние слова фиванцы, враги афинян, как рассказывают, наложили на Пиндара штраф в тысячу драхм, но афиняне возвратили ему эту сумму, или даже дали вдвое больше. Исократ говорит, и это показание заслуживает более вероятия, что афиняне подарили Пиндару 10 тысяч драхм за то, что он назвал их город «столпом Греции». Рассказ о том, будто бы фиванцы оштрафовали за это Пиндара, нельзя считать вероятным уже и потому, что в то время враждебное афинянам господство аристократии в Фивах было уже свергнуто, и во главе правления стояла партия демократическая. В Афинах находилась также статуя Пиндара (между тем как фиванцы не поставили у себя его статуи): он был представлен «сидящим, с лирою в руке, с диадемой на голове и со свитком своих произведений на коленях». Впрочем, эта статуя была поставлена, по всей вероятности, долгое время спустя после Пиндара.

[Zaman.]

Аристократические симпатии Пиндара

Пиндар по своему рождению принадлежал к фиванской аристократии и находился в дружеских отношениях со многими аристократическими родами Греции; и в стихотворениях своих он с особенным уважением относится к аристократическому дорическому государственному устройству, в котором преобладало спокойствие и согласие. Но Пиндара все-таки нельзя упрекать в одностороннем предпочтении дорического государственного строя другим; он стоял выше партий и прославлял прекрасное и достойное похвалы, где бы ни встречал его; высший национальный интерес у Пиндара преобладал над интересами партии и сословия и над местным патриотизмом. Поэтому, когда во время персидской войны часть греческого народа – и впереди всех афиняне – выступили на защиту эллинской свободы, симпатии патриота-поэта были вполне посвящены этим борцам за свободу, между тем как фиванская аристократия, к которой он принадлежал по своему рождению и воспитанию, изменнически сносилась с варварами; образ действий и подвиги афинян были предметом самых восторженных похвал Пиндара, несмотря на то, что в их государстве все более и более развивалась демократия. Пиндар относился враждебно не к демократии, а к диким порывам неумеренной толпы.

 

Пиндар и греко-персидские войны

Глубокую скорбь должно было причинять благородному поэту в эту славную пору персидских войн поведение представителей его сословия, фиванских олигархов, которые изменяли делу Эллады и соединились с персами против своих единоплеменников; эта измена должна была опозорить дорогую для Пиндара родину перед всеми греками. Историк Полибий упрекает Пиндара в том, что он в это время был заодно с аристократами, так как он уговаривал своих сограждан оставаться спокойными. Но историк относится к поэту несправедливо, так как в словах Пиндара, на которые он ссылается, поэт только предостерегает своих сограждан от увлечения враждою партий и от внутренних раздоров, которые приводят государство в бедственное положение и развращающим образом влияют на юношество. Такое предостережение было необходимо в то время, когда написана эта ода Пиндара, когда при приближении Ксеркса фиванская аристократия примкнула к нему, а народная партия высказалась против этого союза, и 400 человек из её среды отправились к Фермопилам, чтобы принять участие в сражении против персов.

[Zaman.]

Какого образа мыслей держался Пиндар по отношению к персидской войне – это видно из того, что он постоянно превозносил греческие победы; особенно ясно выражается его взгляд в одном месте седьмой истмийской оды. Эта ода была написана Пиндаром вскоре после битвы при Платее и после наказания фиванских олигархов спартанскими войсками. Несчастие родного города причинило поэту глубокое горе; но это горе было побеждено радостью об устранении опасности, о спасении греческой свободы, Пиндар говорят: «Я побуждаю Музу воспеть победителя, хотя мое сердце глубоко огорчено. Но сбросим с себя эту тяжелую печаль, не станем предаваться заботам и скорби: нет, мы откажемся от бесполезных вздохов и вместо них запоем приятную песнь! Гора свалилась у нас с плеч; боги милостиво избавили нас от муки Тантала, избавили Элладу от ужасной беды». В одах, написанных Пиндаром в эту пору, он постоянно старается оправдать перед греками свой опозоренный родной город, напоминая о его древней славе; вместе с тем он желает снова успокоить и примирить своих сограждан, разделившихся на две политические партии, одна другой враждебные.

 

Религиозность Пиндара

Главною чертою в характере Пиндара была его глубокая религиозность. Она выражается как в его стихотворениях, так и во внешней его жизни. Из религиозных воззрений Пиндара можно видеть, какие большие успехи сделал греческий дух в своем развитии со времен Гомера и древнего эпоса до времен Пиндара. По внешности своей, боги Пиндара, правда, все еще такие же, как и боги Гомера; но по внутреннему своему значению они являются уже гораздо чище и возвышеннее. Ясно усвоив себе нравственные принципы своего времени, Пиндар представил богов высшими нравственными силами, которые далеки от всяких человеческих слабостей. «Людям, – говорит он, – следует говорить о богах прекрасное; порицать богов – это дело ненавистной мудрости». Пиндар верит и в мифы; но если рассказы прежних поэтов не согласуются с его, более чистыми, представлениями о богах и героях, то он отвергает их, говоря, что поэты выдумали их, чтобы приукрасить рассказ, и потому Пиндар передает эти мифы в такой форме, которая не противоречила бы достоинству и нравственной высоте богов.

[Zaman.]

В этом отношении особенно поучителен рассказ его о Пелопсе, в 1 олимпийской оде. Обыкновенный миф о Пелопсе рассказывается так, что его отец Тантал убил его, сварил и подал на бывшем у него пиру богам, чтобы испытать их всеведение. Боги отказались от этого ужасного кушанья; только Деметра не заметила обмана и съела одну лопатку, так что потом, когда боги положили растерзанные члены мальчика в котел и воскресили его, то Деметра дала ему плечо из слоновой кости. Что у Пелопса одно плечо было из слоновой кости, это рассказывает и Пиндар, прибавляя, что все потомки Пелопса имели на одном плече белое пятно; но Пиндар поясняет, что Пелопс так и родился, с плечом из слоновой кости, и что Клото вынула его таким из умывального сосуда, чистого и освященного. Затем Пиндар продолжает: «Чудес, конечно, много на свете; но ум смертных нередко жалким образом заблуждается, особенно когда предания, уклоняясь от истины, украшаются пестрой ложью. Приятная внешность, чарующая людей блестящими украшениями, нередко их обманывала и заставляла верить невероятному. Но время неподкупно свидетельствует истину. Да, следует людям говорить о богах только прекрасное, так как в этом случае люди являются менее виновными. Потому и я не стану рассказывать о тебе, о Пелопс, по старым преданиям; нет, я расскажу, как твой отец однажды пригласил к себе в Сипил богов на беспорочный пир и радушно принял и угощал их; как Посейдон похитил тебя из любви, пленившей его сердце, как он увез тебя на своей золотой колеснице в небесные селения великого Зевса. Когда люди, долго искавшие тебя, не могли возвратить тебя матери, тогда некоторые из завистливых соседей стали потихоньку рассказывать, что эти люди на берегу реки изрубили тебя мечами на куски, затем сварили твое мясо и подали на стол в конце пира. Я никогда не решусь упрекать кого-либо из блаженных богов в беспутном бражничанье, а тот, кто решается на это, рано или поздно будет за это наказан». Затем Пиндар продолжает рассказывать о том, как Тантал своей заносчивостью и злодеяниями навлек на себя гнев небожителей, и как, вследствие этого, боги удалили с Олимпа его сына, снова послав его к быстро увядающему роду человеческому.

[Zaman.]

Особенно значительная разница между представлениями Гомера и Пиндара заметна в отношении их к загробной жизни. Между тем как в гомеровских поэмах души умерших, даже наиболее славных героев, ведут в подземном мире жизнь теней, подражая жизни земной, и только в немногих, впоследствии вставленных в поэму, местах являются примеры тяжких наказаний нескольких отдельных преступников, как, например, Тантала, Титиона и др., у Пиндара эта нравственная идея посмертного возмездия с особенной ясностью выдвигается на первый план. «Кто здесь, на земле, совершал злодеяния, – говорится во 2-й олимпийской оде Пиндара, – тот по смерти скоро получает возмездие, ибо над тем, кто здесь был преступником, там судья произносит строгий приговор. Но те, кто на земле вел благородную жизнь, те наслаждаются и там, в сиянии вечного солнца, беспечальною жизнью, не утруждая сил своих над возделыванием полей и не пускаясь в темное море ради приобретений. Нет, их уважают боги подземного мира, и те, которые в этой жизни оставались хорошими людьми, там живут, не зная слез и горя. Злодеи же, – утверждает Пиндар, – подвергаются несказанным бедствиям. Напротив, те, которые три раза были на земле и три раза под землею, сохранили свою душу в совершенной чистоте от всякой неправды, от всего дурного, те идут стезею Зевса в обитель Кроноса, где на островах блаженных тихо веют морские ветры, где среди прекрасных деревьев благоухают золотые цветы; сплетая из них венки на берегу чистых источников, блаженные люди украшают этими венками свои головы и руки. Таков праведный суд Радаманта, которому отец Кронос повелел быть судьею». Итак, Пиндар, кратко упомянув о наказании злодеев, говорит, что люди добродетельные после своей смерти наслаждаются в Элизии беспечальною и беззаботною жизнью, в полном спокойствии и счастье. Тот же, кто трижды беспорочно совершил свой жизненный круг на земле и в подземном мире, достигает высшего счастья на островах блаженных. Пиндар особенно подробно высказывает это в своих печальных элегиях в честь умерших (θρήνοι), причем развивает идею о возмездии за гробом и о смене жизни земной и жизни подземной до трех раз, которая дает высоким умам возможность достигать высшего совершенства. В одном из таких отрывков Пиндара читаем: «Те, от кого Персефона получила искупление за старые проступки, на девятый год снова посылаются ею на землю, и из них-то являются великие цари и люди, славные своею силою или мудростью, которых потомство называет божественными героями».

[Zaman.]

В  этих представлениях заметны следы орфического и пифагорейского учений, которые, впрочем, во времена Пиндара были общим достоянием образованных людей, так что Климент Александрийский напрасно называет Пиндара пифагорейцем. Подобные идеи проникли также и в элевсинские таинства, а Пиндар, судя по отрывку сочиненной им надгробной песни одному афинянину, по-видимому, был посвящен в эти таинства. Он говорит: «Блажен тот, кто нисходит в подземный мир, видев элевсинские таинства; он знает конец жизни, знает и начало, данное ей Зевсом».

В своей жизни Пиндар был ревностным почитателем богов. В Фивах он поставил статуи Аполлону Боэдромию и Гермесу Агорейскому; он поставил статую и в храме Зевса Аммона, которого он высоко уважал. Пиндар сочинил также в честь Зевса Аммона гимн, посланный им в храм этого божества в Ливию. Впоследствии египетский царь Птолемей Лаг приказал написать этот гимн Пиндара на трехсторонней колонне, поставленной в храме близ алтаря, которую видел и Павзаний. Родосцы также написали 7-ю олимпийскую оду Пиндара, в которой прославлялся их остров, золотыми буквами на мраморной доске, и поставили ее в храме Линдской Афины.

В каких близких отношениях находился Пиндар к дельфийскому храму – об этом было уже упомянуто раньше; по-видимому, он исполнял также некоторые, перешедшие к нему по наследству, обязанности в храме Реи Кибелы, который находился в Фивах, недалеко от дома поэта. Ей-то, великой матери богов, молится Пиндар за Гиерона, обращаясь к «почтенной богине, которую нимфы воспевают вместе с Паном в ночном хоре». (Пиф. III, 77). Поэт поставил перед храмом Кибелы статуи её и Пана, её постоянного спутника. Рассказывают, что Пиндар сделал это вследствие видения: однажды, играя в горах на флейте вместе с одним из своих учеников, он увидел каменную статую богини, которая подходила к нему, окруженная сиянием. Бог Пан, любитель игры на флейте, по мнению древних, был особенно благосклонен к Пиндару. Древние рассказывали, что однажды самого Пана видели между Кифероном и Геликоном; он пел гимн, сочиненный Пиндаром; поэт выразил за это божеству свою благодарность в парфенионе, который начинался словами: «О Пан, правитель Аркадии, страж божественных святилищ, спутник великой матери Кибелы, предмет нежной заботы божественных муз»...

[Zaman.]

Легенды о смерти Пиндара

Как о рождении поэта, так и его смерти у древних существовало впоследствии много басен, в которых Пиндар представлялся человеком, особенно любимым богами. Так, рассказывалось, будто бы греческие послы молились Юпитеру Аммону за своего друга Пиндара, прося, чтобы бог наградил его тем, что составляет лучший удел человека на земле; в тот же год Пиндар и умер. Плутарх вместо Юпитера Аммона говорит о дельфийском Аполлоне и рассказывает, что Пиндар поручил беотийским послам, которые отправились в Дельфы, спросить оракула, в чем заключается высшее счастье для человека. Пифия отвечала, что Пиндар знает это и без неё, так как он сам писал о Трофонии и Агамеде; если же он пожелает сам испытать это, то вскоре все ему объяснится. В одном из своих стихотворений Пиндар говорит, что Трофоний и Агамед просили Аполлона наградить их за построение дельфийского храма; Аполлон отвечал, что наградит их через семь дней – и через семь дней они умерли. Получив от оракула такой ответ, Пиндар решил, что высшее счастье заключается в смерти, и вскоре умер. Этот рассказ произошел, по всей вероятности, из сопоставления двух фактов: во-первых, что Пиндар, рассказывая мифическую историю о Трофонии и Агамеде, называет раннюю смерть величайшим счастьем, и, во-вторых, что сам он, в своем гимне к Юпитеру Аммону (или к Аполлону), просит для себя того, что составляет лучший удел человека.

Далее рассказывают, что Пиндару в глубокой старости явилась во сне Персефона и жаловалась на то, что из всех богов он не воспел только ее одну, прибавив, что он станет воспевать ее, когда переселится к ней. Меньше чем 10 дней спустя после этого видения Пиндар умер. В Фивах жила одна старуха, родственница Пиндара, которая особенно любила его песни. Через несколько дней после своей смерти Пиндар явился к ней во сне и пропел гимн в честь Персефоны; проснувшись, эта женщина записала то, что пел Пиндар. Действительно, существовал гимн Пиндара к Персефоне, в котором, вероятно, говорилось о похищении этой богини в подземный мир. «В этом гимне Пиндар, конечно, имея в виду обряды мистерий, изображал подземное царство с такою наглядностью, что древние стали говорить, что поэт не мог бы представить такого описания, не бывши сам в царстве мертвых. Это подало повод к преданию, что Пиндар сочинил свой гимн уже после своей смерти и передал его людям посредством сновидения». (Леон. Шмидт).

Рассказывают еще, что Пиндар просил богов даровать ему лучший удел и вскоре после того будучи в Аргосе, внезапно умер, на 80-м году своей жизни, в театре или в гимназии, склонившись на колена нежно любимого им и прекрасного юноши Теоксена. Он поехал в Аргос, вероятно, на какой-нибудь праздник или на торжественные игры, в сопровождении своих дочерей Протомахи и Эвметиды. Дочери привезли прах Пиндара в Фивы, где Павзаний видел его могилу в ипподроме близ Претидских ворот.

[Zaman.]

Пиндар и Александр Македонский

Известно, что Александр Македонский, разрушив Фивы, продал жителей этого города в рабство, но дом Пиндара и его потомков пощадил. К этому побудило его, конечно, главным образом уважение к великому поэту; но, вероятно, завоеватель имел в виду и то обстоятельство, что Пиндар был в дружеских отношениях с его предком, македонским царем Александром, сыном Аминта, и посвятил ему похвальное стихотворение. Павзаний видел уже одни развалины дома Пиндара, близ ручья Дирке, по имени которого и Пиндара называли иногда «диркейским лебедем» (Horat. Carm. IV, 2).

 

Отличительные особенности поэзии Пиндара

Пиндар по богатству мыслей, по возвышенности и величественности своего миросозерцания, по глубине нравственного и религиозного чувства стоит выше всех лириков древности. Мысли, быстро рождающиеся в его ясной душе, развиваются Пиндаром со смелой уверенностью. Звучный и богато украшенный поразительными образами язык его песен звучит то торжественно-важно, гордо и величественно, то тихо и мягко, то весело и шутливо, смотря по тому, какого тона требует предмет. Пиндар отличался во всех родах хоровой поэзии; но из его гимнов в честь богов, из его пеанов, дифирамбов, просодий, парфений, трен и т. п. до нас дошли только отрывки. Напротив, из эпиникий Пиндара сохранились довольно многие, именно – 14 олимпийских, 12 пифийских, 11 немейских и 7 истмийских. Конечно, эти оды сохранились благодаря тому, что были лучшими произведениями пиндаровской музы.

Эпиникиями во времена Пиндара назывались торжественные оды в честь победы, одержанной на играх, особенно же на больших национальных играх в Олимпии, в Пифоне или Дельфах, в Немее и на Истме. Такая победа считалась у греков высшим счастьем на земле и величайшею честью для дома и родины победителя. Празднество в честь победителя происходило иногда тотчас же, вслед за победою, или по возвращении победителя в свой родной город, и состояло из торжественной процессии к храмам богов – покровителей игр, из благодарственных жертвоприношений и праздничного пира близ храма или в доме победителя. Главнейшим же, торжеством во время этого празднования была эпиникия, которая пелась танцующим хором, под музыку, во время процессии или во время пира. Эпиникии Пиндара не представляют только подробных, блестящих описаний самой победы: это описание обыкновенно излагается лишь в немногих строфах, которые служат ядром всего произведения. При составлении эпиникий Пиндар поступает обыкновенно таким образом: в основу своего произведения он кладет какую-нибудь общую мысль, явившуюся по поводу победы или личных отношений победителя. С точки зрения этой общей мысли Пиндар рассматривает и объясняет всю жизнь победителя, так что самая победа представляется славным результатом всей жизни героя, его характера, его стремлений.

[Zaman.]

Характерную черту пиндаровских эпиникий – черту, унаследованную ими от произведений древнейшей хоровой поэзии – представляет изложение мифов; их можно найти во всех больших произведениях этого рода. Мир мифический был для грека миром идеальных представлений, идеализациею мира действительного. Здесь Пиндар находил прекраснейшие образцы всяких доблестей, примеры высшего счастья, даруемого богами, внезапных перемен судьбы, награжденной добродетели и наказанного порока. Поэтому и автор эпиникии находил здесь богатый материал для наглядного представления тех идей, которые высказывались им по поводу победы и победителя и справедливость которых он желал подтвердить примерами. Обработка мифа у Пиндара имеет характер чисто лирический, совершенно отличный от эпического, так как поэт передает содержание мифа не вполне и не равномерно, но выставляет на первый план то, что ему важно для подтверждения своей идеи. Об остальном Пиндар упоминает кратко или вовсе не упоминает.

Речь Пиндара богата афоризмами; обороты его мыслей быстры и неожиданны; его периоды очень многосложны. Все эти делает его стихотворения трудными для понимания и часто темными; потому еще у греков составлялись уже комментарии к ним. Гораций (Carm. IV, 2) сравнивает песнь Пиндара с бурным горным потоком, который, переполнившись от дождя, шумно разливается по берегам; по словам римского поэта, речь Пиндара «мчится в пределах, чуждых закона»:

 

Горным потоком, когда половодье
Берег знакомый разрушить готово,
Бурно вскипает, бездонно-глубоко
Пиндара слово.

 

Это воззрение на Пиндара, как на поэта, который в порыве вдохновения не обращает внимания на правильность и меру, разделялось многими до новейшего времени. Но более глубокое изучение великого поэта доказало неосновательность этого взгляда и показало, что Пиндар умел всегда по строго обдуманному плану и с величайшим искусством соединять отдельные части поэмы в прекрасное, стройное целое. Первое мнение о таланте Пиндара могло произойти оттого, что он никогда не высказывает главной мысли произведения с самого же начала, и не развивает отдельных мыслей, служащих для наглядного представления этой основной идеи, в непрерывном порядке и связи, как этого требует здравая рассудочность, но часто вдруг прерывает один ряд мыслей и обращается к другому, а затем снова возвращается к прежнему или переходит к еще новым мыслям. Представляя, таким образом, постоянно новые и неожиданные образы, Пиндар все сильнее и сильнее возбуждает внимание читателя этой искусственной запутанностью мыслей, и в конце снова собирает их в одно целое, так что основная идея произведения представляется вполне наглядно Трудность понимания, происходящая от такого запутанного расположения отдельных частей оды Пиндара, еще более увеличивается вследствие множества мыслей, быстро возникающих в уме поэта, что не позволяет ему долго останавливаться на какой-нибудь одной мысли, заставляет его быть кратким и быстро переходить от одного предмета к другому, переменяя тон.

 

Так, например, в своей 3 олимпийской оде Пиндар, прославляя Ферона, правителя сицилийского города Акраганта, одержавшего на олимпийских играх победу в состязании колесниц, рассказывает в этой оде о бедствиях предков Ферона и, привлекая множество мифологических сюжетов, распространяется о непостоянстве человеческого счастья вообще. Однако, несмотря на массу сложных реминисценций, Пиндар умело проводит через всю оду одну главную мысль – что люди доблестные, какова бы ни была их судьба, получат за свою доблесть награду, если не в здешней жизни, то в будущей. Пиндар, с одной стороны, упоминает о предках и подвигах Ферона, а с другой – философски рассуждает о том, как судьба человеческая часто сверх ожидания изменяется к лучшему и какова жизнь людей добрых на том свете. И то и другое Пиндар искусно переплетает вместе.

 

По характеру мелодий оды Пиндара делятся на три класса: дорийские, эолийские и лидийские. Дорийские близки к эпосу своим, спокойным, величавым тоном, подробным изложением мифологических эпизодов. Они близки к эпосу и своим размером: дактилем, перемешанным с трохеем. Эолийские оды Пиндара написаны более легкими, живыми и разнообразными размерами, ход мыслей в них быстрее, чаще встречаются субъективные подробности о личных делах. Наше незнание о последних делает темными некоторые места эолийских од. Трудность понимать их увеличивается смелыми и запутанными оборотами мыслей и тем, что в них встречаются малоупотребительные диалектические формы. Лидийские оды Пиндара написаны почти исключительно трохеем, и характер их спокойный. В тоне лидийских мелодий написаны оды, предназначенные для пения на пути в храм, или перед жертвенниками. Содержанием этих песен были смиренные мольбы к богам о том, чтоб они оставались благосклонны.

Edited September 21, 2019 by Zaman.

[Zaman.]

Ксенофонт

 

Ксенофонт

Юность Ксенофонта, знакомство с Сократом

Ксенофонт, после Геродота и Фукидида третий замечательный греческий историк, был афинянин из демоса Эрхеи, филы Айгеиды. Он родился, по наиболее вероятному расчету, в 444 г. до Р. X. (Ол. 84, 1). Отец его, Грилл, был, как кажется, человек состоятельный и мог потратить некоторые средства на образование своего сына. На состоятельность его семейства указывает уже и то, что Ксенофонт служил в гражданской коннице, в которую могли поступать только люди со средствами, так как всадник должен был постоянно содержать на свой счет двух строевых лошадей.

Диоген Лаэрций, в сочинении которого «Жизнеописания философов» находится также и биография Ксенофонта, сообщает, что в юности он был благонравен и скромен и отличался особенной красотой; это и было причиной, почему Сократ обратил на юношу свое внимание и старался привлечь его к себе. Сократ, который, по его собственным словам, имел привычку бродить по афинским улицам и «ловить людей», с целью направлять их на путь добродетели, особенно старался привлекать в число своих учеников таких юношей, по внешней красоте которых можно было заключать о гармоническом развитии их душевных сил. Диоген рассказывает, каким образом философ «поймал» молодого Ксенофонта. Встретив однажды юношу в узкой улице, он, протянув поперек палку, загородил ему дорогу и спросил, где можно купить такие-то и такие-то съестные припасы. Ксенофонт ответил на его вопрос; тогда он спросил опять, где воспитываются способные и хорошие люди. Молодой человек затруднился дать ответ. Тогда Сократ сказал ему: «Ну, так иди за мной, и узнаешь». Ксенофонт пошел за ним, и с тех пор сделался его вернейшим приверженцем и учеником, с радостью принял его учение и старался устроить сообразно с этим учением всю свою жизнь. Таким образом, уроки Сократа сделались для Ксенофонта основными принципами его нравственного существа. Впрочем, любознательный юноша старался усовершенствовать свое образование, обращаясь и к другим источникам; так, например, он учился красноречию у софиста Продика Кеосского.

[Zaman.]

Участие Ксенофонта в Пелопоннесской войне

Во время Пелопоннесской войны Ксенофонт исполнял долг гражданина, сражаясь за отечество. Около 20-ти лет отроду он участвовал, как всадник, в столь неудачном для афинян сражении при Делионе (424 г. до Р. X.). Спасаясь бегством, он, по рассказу Страбона, был ранен, упал с лошади и непременно бы погиб, если бы Сократ, находившийся в числе пехотинцев, не взял Ксенофонта к себе на плечи и не унес за несколько стадий от поля сражения. Кроме того, мы имеем из времен Пелопоннесской же войны известие, что Ксенофонт долго жил в плену в Беотии; может быть, он был в гарнизоне Оропа, когда этот город, в 412 г., подвергся нападению беотийцев и был взят ими при помощи измены. Во время этого-то плена он, вероятно, и сделался другом беотийца Проксена, юноши с высокими стремлениями, который ревностно трудился над своим умственным развитием; говорят, что он вместе с Ксенофонтом слушал упомянутого выше софиста Продика.

[Zaman.]

Ксенофонт на службе у Кира Младшего

Когда, по окончании Пелопоннесской войны, Кир Младший, сын Дария Нофа, сатрап сардский, стал готовиться к походу против своего брата Артаксеркса, рассчитывая завладеть его короной, и старался привлечь к себе греческие наемные войска с их предводителями, тогда из Греции поспешило явиться к нему на службу немалое число людей как знатного, так и незнатного происхождения. Продолжительная война, окончившаяся победою спартанцев, многих лишила родины, во многих возбудила недовольство положением своего отечества. Другие, привыкнув к военной жизни, искали случая вновь поступить на службу, а Кир был известен за человека щедрого, следовательно, все могли рассчитывать на хорошую награду. Большая часть греческих солдат в войске Кира, по свидетельству Ксенофонта (Anab. VI, 4, 8), поступили к нему на службу не из бедности; между ними было много молодых людей из хороших семейств, которые бежали от своих родителей; другие, люди более зрелого возраста, покинули жен и детей, надеясь, после непродолжительного похода – как тогда думали, только до Киликии – возвратиться домой с богатыми сокровищами. Многие истратили свои собственные деньги на вооружение беднейших, или получали деньги от Кира на вербовку наемников. В это войско поступил и друг Ксенофонта, беотиец Проксен; желая приобрести славу, власть и богатство, он отправился в Сарды и сделался другом Кира. Оттуда он послал Ксенофонту приглашение также приехать ко двору Кира, с обещанием доставить ему дружбу Кира, которого он считает за друга более полезного, чем свое отечество.

[Zaman.]

Ксенофонт в первые годы после Пелопоннесской войны чувствовал себя в Афинах не совсем хорошо. Как и большинство учеников Сократа, он был аристократического образа мыслей, и в последние годы войны и во время господства «Тридцати» участвовал в действиях олигархической партии, так что демократия, снова установившаяся после падения «тридцати», не могла относиться к нему благосклонно. Ксенофонту хотелось оставить родину и принять приглашение Проксена; но сначала он посоветовался со своим учителем и другом Сократом. Сократ опасался, что афиняне будут им недовольны за дружбу с Киром, который в последние годы Пелопоннесской войны помогал спартанцам против афинян, а потому философ посоветовал своему ученику поехать в Дельфы и спросить оракула, как ему лучше поступить. Но Ксенофонт уже решился, и потому не спрашивал оракула, ехать ему или нет, а спросил только: «Какому из богов должен я принести жертву, чтобы предпринимаемая мною поездка была удачна и чтобы я счастливо возвратился на родину?» Когда оракул назвал ему богов, которым нужно было принести жертву, он возвратился в Афины и рассказал об этом Сократу. Тот побранил Ксенофонта за то, что он неверно поставил вопрос относительно своих планов, но посоветовал, раз уже ответ божества получен, просто последовать этому указанию. Ксенофонт прибыл в Сарды к самому началу похода (весною 401 г. до Р. X.), и был представлен Проксеном Киру. Оба стали просить его, чтобы он остался и поступил на службу, и Кир обещал ему, что отпустит его тотчас же по окончании похода против писидийцев. Ксенофонт остался, но только в качестве волонтера, или как друг Проксена, не заняв в войске никакого места, ни в качестве предводителя, ни в качестве простого воина.

 

[Zaman.]

Ксенофонт и Анабасис Десяти тысяч

[Подробнее - см. в отдельной статье Ксенофонт «Анабасис» – краткое содержание.]

Итак, Ксенофонт отправился с войском Кира, дружбу которого он приобрел, в надежде, что поход предпринят только против писидийцев; так как кроме лакедемонянина Клеарха, главнейшего полководца в войске Кира, действительная цель похода никому не была известна. Только уже в Киликии войску сообщили все. В битве при Кунаксе, на Евфрате, решилась судьба Кира (3 сентября 401 г.). Сам он был убит, его азиатские войска разбиты; но его греческие наемники, среди которых находился и Ксенофонт, одержали победу над войском Артаксеркса. Смерть Кира поставила греческое наемное войско, состоявшее более чем из десяти тысяч человек, в чрезвычайно затруднительное положение. Как из центра персидского царства возвратиться на родину, находящуюся более чем за 2000 верст, войску, со всех сторон окруженному врагами, готовящими ему гибель? Нужно пройти чрез враждебные страны, переправляться через большие реки, через высокие горы... Но они не отчаивались. Ксенофонт описывал потом в своём сочинении, как Клеарх, принявший на себя предводительство, смелым наступательным движением до того напугал царя Артаксеркса и его полководца Тиссаферна, что они предложили грекам заключить договор, по которому персы обязывались под предводительством Тиссаферна проводить греческое войско на родину, не нанося ему никакого вреда, и снабдить его съестными припасами. Греки, со своей стороны, должны были воздерживаться во время пути от всяких враждебных действий против персов. Но так как на прямой дороге, по которой войско Кира пришло в Кунаксу, можно было опасаться недостатка в съестных припасах, то для отступления был избран окольный путь, ведший от Евфрата к Тигру и через горы вверх по восточному берегу этой реки, через земли кардухов и армян, к Черному морю.

[Zaman.]

Так начался знаменитый Анабасис - "восхождение" Десяти тысяч эллинов с низменностей Месопотамии в расположенные севернее горные возвышенности. Скоро греки заметили, что Тиссаферн, сопровождающий их со своим войском, задумывает против них недоброе. Ксенофонт описал потом, как в момент, когда эллины расположились лагерем на притоке Тигра Забате, Клеарх и четверо других полководцев, в том числе и Проксен, были изменнически заманены в палатку Тиссаферна и взяты в плен, а 20 лохагов или начальников отрядов, которые явились вместе с стратегами, были перебиты тут же, перед палаткой. Стратеги в цепях были отправлены к персидскому двору и там казнены. Греки в своем лагере на Забате, лишившись большей части своих предводителей, оказались в самом беспомощном положении, совсем упали духом и отчаялись в своем спасении. Никто из оставшихся в живых начальников не имел в себе настолько энергии и решимости, чтобы стать во главе войска и возбудить в нем упавшее мужество. Спасителем явился Ксенофонт, – волонтер, находившийся при войске без всякой должности. Ободренный сновидением Ксенофонт, человек энергичный, практический и обладающий аттическим образованием, своим решительным вмешательством, ловкою речью и умным советом сумел снова воодушевить войско, так что греки решили на место погибших выбрать себе новых начальников и продолжать отступление. Ксенофонт был выбран на место Проксена; спартанец Хейрисоф, еще раньше бывший стратегом, принял начальство над передовым отрядом, а Ксенофонт – над арьергардом. На нем лежала самая трудная обязанность, так как он был душою всего предприятия. Можно смело сказать, что без Ксенофонта все войско погибло бы. Он с чрезвычайным искусством провел войска, среди многочисленных затруднений, но без больших потерь, через неприятельскую страну, через горы в земле кардухов и в Армении, к Эвксинскому Понту, в греческий город Трапезунд, куда Ксенофонт и его соратники прибыли в начале февраля 400 года до Р. Х. Путь оттуда до Византия и в Европу представлял не менее затруднений, хотя и в другом роде. Теперь, когда спасение считалось уже несомненным, и войско не хотело вернуться домой с пустыми руками, Ксенофонту пришлось вести борьбу с появившимися раздорами, возмущениями, страстью к грабежу, с завистью, недоброжелательством и коварством предводителей; но благодаря своему уму, красноречию и силе своего образования, ему все-таки удалось снова уладить дело.

[Zaman.]

Анабасис десяти тысяч греков. Карта военной экспедиции, которая послужила темой сочинения Ксенофонта

 

Осенью 400 г. они прибыли в Византий, где Ксенофонт хотел оставить войска и ехать на родину. Но бессовестность спартанских начальников в Византии, которые, желая подслужиться персидским сатрапам, хотели погубить возвращающееся на родину войско, побудило его остаться с товарищами невзгод. Этим Ксенофонт предотвратил большое несчастие. Когда солдаты, возмутившись предательскими замыслами спартанского адмирала Анаксибия, стали штурмовать Византий и уже хотели грабить этот город, Ксенофонт разумною речью снова успокоил расходившиеся страсти и спас город, а вместе с тем спас и войско, которое вследствие мести господствовавших в то время в Греции спартанцев, конечно, было бы совсем истреблено. «Во всей греческой истории, – говорит Грот, – можно указать очень немного случаев, в которых ловкая речь послужила бы средством отвратить такое несчастие, как истребление войска в Византии было предупреждено речью Ксенофонта; во все время своего начальствования над войском Ксенофонт не оказал ему более важной услуги, чем в этот раз». Все еще преследуемый враждебностью спартанцев, Ксенофонт со своим войском поступил на зиму на службу к фракийскому царю Севту, который делал грекам самые блестящие предложения, а при расплате обманул их.

[Zaman.]

Ксенофонт на службе у спартанцев

Между тем политическое положение изменилось, вследствие чего обстоятельства греческого войска поправились. В 399 году спартанцы, будто бы в интересах греческих городов в Малой Азии, начали войну против персидских сатрапов Тиссаферна и Фарнабаза, и пожелали нанять в помощь себе то самое войско, против которого они прежде замышляли недоброе. Вследствие этого Ксенофонт повел оставшееся еще под его начальством войско, около 500 человек, обратно в Азию и в Мизии, в городе Пергаме, передал его спартанскому гармосту Тимброну, которому было поручено главное начальство в этой войне. С тех пор это войско сражалось в Азии, как особый отряд спартанской армии, под названием «кировского» войска.

Когда Ксенофонт перевел своих людей из Европы в Азию, он был так беден, что в Лампсаке, где высадилось его войско, он вынужден был продать свою лошадь за 50 дариков. Флиасийский гадатель Эвклид, с которым Ксенофонт был знаком давно, еще в Афинах, и которого он встретил теперь в Лампсаке, объяснил, что бедность его происходит от того, что он со времени своего отъезда из Афин ни разу не принес полной жертвы Зевсу Мейлихию, и посоветовал ему это сделать. Ксенофонт на следующий же день последовал этому совету, и в тот же день увидел благотворные результаты жертвоприношения. Именно: спартанские уполномоченные, принесшие задаток за наем войска, принесли Ксенофонту в подарок проданную им лошадь, так что он сразу оказался богатым. А так как во время дальнейшего похода его войска получали богатую добычу и при дележе, в виде благодарности, выделяли Ксенофонту лучшую часть, то он приобрел такое состояние, что, как он сам признает, не имел никакого основания пожаловаться на Зевса Мейлихия.